Лед под Долговым вдруг затрещал расстрельно, змеисто запрогибался резко обрывая его рассуждения Не понял, что такое? Жора отвел недоумевающий взгляд от темного ствола лунки… Его бронзовое от зимнего загара лицо заядлого рыбака покрылось инеем от страха: курносый нос ледокола недовольно сопел в метрах тридцати от него. Нарисованные на скулах ледокола белые арктические медведи, кровожадно раззявив зубастые пасти, драчливо шлифовали когтистыми лапами промерзшее железо и, казалось, только и ожидали команды капитана сигануть на лед с целью показать нагловатому рыбачку, где раки зимуют.

Сердце упало, как оборвалось, кинуло в жар, в холод, в пот. Жора выронил удочки и съежился: он остался один на один с чудовищных размеров ледоколом, и тотчас ощутил на своей дрожащей шкуре, как он ничтожно мал, беспомощен перед этой громадой тяжело дышащего металла, этим удивительным творением рук человеческих.

Ледокол сердито прокашлялся, выпустил из трубы темное колечко дыма, похожее на удавку и пугающе рявкнул: у-у-у! Мол, уходи с дороги, червяк!

Долгов опять панически заметался: и удочки жалко, и пойманную рыбу, а главное – себя, себя, бедолагу! А тут еще некстати разгулявшийся ветерок подхватил со льда газету с Конституцией и шаловливо играясь, швырнул ее прямо в лицо, залепив рот, нос, глаза.

«Да пошла ты… – задыхался Жора, пытаясь освободить лицо от печатного органа. – Прилипла, дрянь!»

Наконец, он отодрал газету от лица… И тотчас жирная газетная строка буквально стеганула по глазам: «Право на личную неприкосновенность». Машинально прочитал, вроде как даже неосознанно. Но мозг тотчас угодливо напомнил: «Кажись, статья двадцатая. Каждый человек имеет право на жизнь». Каждый! Повторил – и эта вроде бы простая, незатейливая строчка поразила Долгова, воодушевила его на шаг, которого он сам от себя не ожидал. Решение пришло и завладело им мгновенно: я остаюсь! Закон на моей стороне, я первым пришел на это место и тот, кто попытается согнать меня с него, нарушит мои права и свободы, дарованные и гарантированные мне нашей Конституцией.

Ледокол вторично проревел басом: у-у-у! Удивительно, но после этого трубного вопля решимость Долгова остаться не только возросла, но еще больше окрепла. Попугаисто повторяя: «Право на жизнь, право на жизнь» – Жора передвинул стульчик, показав ледоколу спину. Он опять взял в руки удочки и навис над лунками.

Ледокол, возможно впервые в своей бродяжничьей жизни столкнувшись с подобной наглостью, задумчиво захрустел льдом. Затем миролюбиво, и даже вполне корректно спросил:

– Эй, рыбачок! Ты часом не болен?

Жора, сделав вид, что не слышит идиотского вопроса, еще ниже опустил голову и уставился на свои валенки на толстой резиновой подошве – морская соль застыла на них белой накипью.

«Подумать только, сколько соли впустую пропадает! – с досадой болеющего за весь дальневосточный регион, крякнул Жора. – А нам приходится завозить ее аж с Усолье-Сибирского! Втридорога покупать, загружать, везти по „грабительской железке“, опять разгружать… какая глупость! А здесь, у меня под ногами этой соли видимо-невидимо, дармовой, халявной соли! Одна… две… три… – считал он, снимая с крючков изгибающуюся корюшку. – Ого! Восемь штук с одной удочки! А я, дурак, хотел уйти…»

– Эй, гражданин! Отойдите, пожалуйста, в сторону! – просительно донеслось с ледокола. – Из-за вас мы не можем напрямую подойти к лесному причалу! У нас договор! В Японии ждут лес! Нам грозят штрафные санкции!

«Во, другое дело, – обрадовался Долгов, ожидавший от моряков более радикальных действий в виде угрожающий маневров ледокола или хотя бы обычной русской матерщины. – Сразу пожалуйста, битэ-дритэ-пардон! – развеселился он. Впрочем, знание конституционных законов вселило в него такую уверенность, что он даже осмелел, если не сказать – обнаглел. – Ой, лес в Японии ждут… надо же! Да плевать я хотел на вашу Японию с ее штрафными санкциями! В сторону отойди! Сейчас, разогнался! Вы весь лес в округе повырубали, а я в сторону! Как бы не так! Скоро весь Дальний Восток в лысую Англию преврате, а вам все мало: и рубите, и рубите! Ублюдки! – ругаясь, Жора не забывал снимать рыбу с крючков. – В сторону им! И не подумаю, меня так просто не запугаешь, мы себе цену знаем… – храбрился Долгов, впрочем, ощущая где-то в области поджелудочной железы противный страх, временами переходящий в ноющую боль. Ведь еще неизвестно, что у этого придурковатого корыта на уме, попрет сдуру напрямик – и все, буль-буль Жорик! Бр-р! Не дай бог! Хорошо еще, что у него пушек нет, а то запросто мог бы расстрелять, как фашистский рейдер „Адмирал Шеер“, помнится, потопил наш пароход „Сибиряков“. И эти утопят – и в плен не возьмут. Наверняка ледокольщики, как черти злы на меня… Да нет, не утопят, не должны, вон на берегу сколько свидетелей… да и просто обязаны соображать морячки, что утопить человека, лишить его жизни – подсудное, согласно нашей Конституции, дело…»