. Однако он всё еще не может облечь в слова то, что ему, малолетнему ответственному за улов, подумалось тогда, в момент созерцания окровавленной груды на дне лодки, где все рыбины были абсолютно одинаковы, несмотря на разницу в размерах и оттенках чешуи (как три его брата, о которых все твердили, что они были точными копиями одного человека, их отца, в то время как сам генетик был больше похож на мать), и когда он, наконец, нашел объяснение привычке отца всегда говорить о рыбе в единственном числе, в то время как было очевидно, что имелось в виду множество. Да, будущий депутат-социалист никогда не говорил о рыбах в озере Тингватлаватн во множественном числе – по той же самой причине, по которой никогда во множественном числе не говорил и о людях. Ровно как всё человечество носило имя Человек, все рыбы были одним существом – Рыба, Голец, Форель и так далее. Впрочем, дальше аналогия не шла, так как в отличие от Рыбы, способной идеально существовать как по отдельности, так и множеством, Человек был поражен индивидуализмом, который отличал его от всех других земных тварей, – ему было свойственно патологическое сопротивление инстинкту ставить коллективные интересы выше собственных, делить поровну с другими всё приобретенное, не брать себе больше, чем необходимо, и вносить вклад в общество по самой высшей мере своих способностей. Таким образом, появление Сознания развратило Человека, поскольку у любого дара есть негативная сторона, а негативной стороной Сознания была Власть капитала.

Опрокинув в себя виски на шестнадцать тысяч крон, генетик фыркает:

– Черт побери, как я мог рассуждать в свои пять лет!

– На самом деле на кассете сначала долгое-долгое молчание, заполненное пением птиц, плеском воды и шелестом листьев, а в конце генетик произносит эту единственную фразу: «Черт побери, как я мог рассуждать в свои пять лет!»

И снова летняя ночь, и снова молчит мужчина. И мнет в руках пустоту. Если в тот далекий день он и постиг какую-то правду, она заключалась не в том, что рыба в массе своей была безупречным социалистом или сырьем для супа из голов, нет, ближе всего он приблизился к пониманию «большой истины», когда отец пересел с кормы в центр, взялся за весла, развернул лодку в воде так, что солнце скрылось у него за спиной, и взял курс к губе, к лодочному сараю, к тому месту, где сейчас, почти шесть десятилетий спустя, сидит его младший сын и с содроганием вспоминает внезапно пробивший его озноб, когда отцовская тень упала на коченеющих гольцов и на него самого, съежившегося на кормовой банке. Тогда он подумал, что, пока есть кто-то один, достаточно большой, чтобы покрыть всех своей тенью, не имеет значения, единичны или множественны Человек или Рыба, едины они или разрозненны…

Впрочем, этот вывод генетик не мог предложить журналу в качестве ответа на вопрос, что сделало его, одного из пяти самых известных людей Исландии, тем, кто он есть сегодня. Нет, поворотным моментом в его жизни стало совсем другое событие.

В конце июня тысяча девятьсот шестьдесят второго года тринадцатилетний Хроульвур возвращался из культпохода с работниками Рейкьявикского рыбоморозильного завода, где он тогда подрабатывал. В тот день они сходили на вечерний сеанс «Пожирателя женщин»[19], в котором безумный ученый, доктор Моран, с помощью отпрыска амазонских тропиков, барабанщика Танги, скармливал молодых женщин плотоядному дереву, а из выделившейся при этом смолы изготавливал лекарство, способное воскрешать мертвых. Возле дома, в припаркованном у крыльца зеленом русском джипе «ГАЗ-69», или попросту «Козлике», сидели его родители. Они уединялись в машине каждый раз, когда, по их словам, им нужно было обсудить дела. Ни отец, ни мать никогда бы не признались, что между ними случались ссоры, но братья уже были достаточно взрослыми и замечали, как эти «обсуждения» расстраивали родителей и как всё чаще один из них еще долго оставался в машине после разговора.