Он действительно выглядел неважно, когда открыл дверь, и я уже подумала, что мы зря не подождали пару недель. Но менять что-то было уже поздно; придется, значит, иметь дело с тем, что есть. «Хочешь горячие бутерброды с сыром?» – спросил он. «Конечно, если тебе несложно», – ответила я и подумала: горячие бутерброды с сыром даже мне под силу приготовить. Шмыгая носом, он хлопотал на кухне: взял остатки буханки домашнего хлеба и травы, что росли у него на подоконнике. Растопил в сковородке сливочное масло, насыпал и обжарил муку. Плеснул немного молока и замешал густой бархатистый соус. Затем натер прямо в сковородку зрелого сыра, добавил горчицы и вустерского соуса, поджарил на гриле толстые ломти хлеба, выложил на них сырный соус и снова поместил на решетку гриля, пока сыр не запузырился. Я ходила за ним по кухне и думала, что бы рассказать интересного, но на самом деле говорила о работе. Совсем недавно я стала барристером[4] и ни о чем другом думать не могла. Я смотрела, как он гремит сковородками и хозяйничает, и думала: какая же я скучная, зачем я все это рассказываю?
Бутерброды получились пузырчатыми, в желто-коричневую крапинку: желтый, как примула, коричневый, как красное дерево. Я и не думала, что они бывают такими вкусными! И ведь Сэм приготовил их, не сверяясь с рецептом, не суетясь и, казалось, даже не думая. Мы поели за маленьким столом, сели на диван и стали разговаривать (оба) и шмыгать носом (он). Он вызвался проводить меня до метро и у входа на станцию «Стокуэлл» поцеловал, несмотря на заложенный нос. Я не возражала.
– Я бы хотел снова с тобой увидеться, – сказал он.
– Мы и увидимся! В Новый год! – ответила я, но про себя подумала: «Я тоже».
Всю дорогу до станции «Финсбери-парк» я сидела и улыбалась. Мне было двадцать пять лет, меня вдохновлял грядущий роман, а мама была еще жива.
Первые дни после утраты тянутся бесконечно, как жвачка. Перебирать вещи покойного еще рано. Периоды лихорадочной деятельности и принятия решений перемежаются бесконечными чаепитиями и бесцельным сидением. Ни у кого нет плана. Все переживают шок, не знают, куда себя деть. Похоже на самое ужасное первое января в мире.
Никто из моих родных не мог спать, а я, напротив, готова была спать целыми днями. Я только и делала, что спала. Стоило присесть, и глаза начинали слипаться. Из-за этого меня мучили угрызения совести. Я же тоскую по маме, разве нет? Тогда почему сплю сном младенца? Я засыпала на диванах и стульях, дремала после обеда, а вечером ложилась раньше всех. Мне так хотелось, чтобы день закончился побыстрее и можно было лечь в свою детскую кровать и провалиться в забытье.
Мэдди и папа переживали горе синхронно: страдая от бессонницы, они проводили дни в тихой задумчивости, в то время как я, хорошенько выспавшись, носилась как в лихорадке. Переделывала задания по списку, хваталась за все подряд.
А вот есть мне совсем не хотелось, аппетит пропал. На завтрак тети с дядями готовили нам сэндвичи с беконом, и, пока папа с сестрой – оба с темными кругами под глазами – уминали их за милую душу, я сидела и смотрела. От одной мысли о еде крутило живот. Раньше мне казалось, что есть, особенно дома, за маминым столом, – самое приятное, что может быть на свете. Но без мамы наслаждаться едой было как-то неправильно.