Я попытался взять себя в руки и посмотреть на нее мужским взглядом. Да, она по всем женским параметрам уступает Лариске, да и не только Лариске. Но в то же время у нее такое изумительное лицо с тонкими чертами, такая шея и такая фигура, словно за ее плечами тысяча поколений аристократов.

Она озабоченно взглянула на крохотные часики на левом запястье, нахмурилась:

– Ой, как время летит!

– Что случилось? – спросил я в испуге.

– Мне пора, – ответила она просто и поднялась.

Я бросил деньги на стол, к ним сразу устремился официант, чтобы быстро пересчитать и успеть задержать нас, если что не так. Габриэлла вышла на улицу, я вылетел следом, сказал, сильно волнуясь:

– Габриэлла, я так счастлив, что вас встретил… и так страшусь, что больше не увижу. Я могу позвонить вам?

Легкая улыбка чуть раздвинула ее красиво очерченные губы.

– Вячеслав, не надо…

– Почему?

Она покачала головой:

– Мне нужно учиться.

– Но все студентки…

– Я не все, – ответила она мягко, но я ощутил, что под этой мягкостью скрывается титановая плита толщиной с обшивку космического корабля. – Мне в самом деле нравится учеба. Правда.

– Но для души…

Я не договорил, что и для тела тоже, но она сразу покачала головой.

– И для ума, и для души у меня моя астрономия, Вячеслав. Ничего мне пока больше не надо. Я вижу, как девчонки теряют время и силы на ерунду всякую… уж извините, но я никудышняя женщина… в смысле, как женщина. Наверное, буду хорошим астрономом.

Она примирительно улыбнулась, ласково коснулась моей руки. Глаза ее, чистые и лучистые, смотрели тепло, но другая рука уже делала взмахи, останавливая машины.

Скрипнув тормозами, остановился потрепанный жигуль, хриплый голос спросил деловито:

– Куда поедем, хозяин?

Я не успел открыть рот, Габриэлла открыла дверцу и села на заднее сиденье. Еще раз улыбнулась мне через стекло, машина угодливо рванулась, изображая рвение. Я остался на обочине, свет померк, словно грозовая туча закрыла солнце, а на душе стало тоскливо.

Сегодня я двигался через черный и мертвый космос медленно и неторопливо, словно скопление звезд из одной галактики в другую. Время для меня не имеет значения, я в поисках и вот сейчас смотрю в надежде, что здесь отыщу то, что необходимо. Очень редко вблизи проносятся через пустоту святящиеся шарики, это звезды, я мог бы их покатать на ладони, будь у меня ладони… Нет, сразу же лопнут, как мыльные пузыри…

Нечто острое из другого измерения уперлось в меня, причиняя неудобство, я ощутил себя еще и в другом мире: микроскопическом, где тоже я, лежу на кровати, лежу не один.

С трудом разлепил веки, рядом спит, замотавшись в простыню и стянув ее с меня, Лариска. Лицо спокойное, умиротворенное, довольное. Вчера у нее концерт прошел на ура, а я хорошо поработал с аппаратурой, настроил так, что лазерные лучи успевали следовать за Ларискиной грудью, какой бы дикий прыжок она ни совершала.

А сиськи у нее классные, даже сейчас, как говорится, смотрю в глаза, но вижу только груди.

– Чем больше девушек мы любим, – пробормотал я, – тем меньше устает рука. И обратный закон: чем меньше женщину мы любим, тем больше устает рука. Так что у меня все правильно.

Но хоть простоял под горячими струями душа вдвое дольше, чем обычно, все равно не вымыл ощущение, что все-таки что-то неправильно.

Знать бы, что.

Лариска появилась на кухне заспанная и потягивающаяся, когда я ставил на стол неизменную яичницу с ветчиной и кофе с гренками. От обнаженного тела все еще пододеяльное тепло, когда все мышцы расслаблены настолько, что уже не мышцы, а теплая сладенькая плоть.

– Ранняя пташка, – сказала она и сладко зевнула. – А я вот никак не приучу себя вставать рано.