Эта заповедь о любви к единому истинному Богу преподана народу израильскому еще Моисеем (Втор. 6, 4–5), но с течением времени приведена в забвение мелочными правилами фарисеев; Господь восстановляет ее во всей силе и во всем объеме, указанием на единство Божие предупреждая клевету иудеев, будто Он проповедью о Себе, как Сыне Божием, вводит двоебожие. Вторая, подобна ей, следующая: возлюбиши ближняго своего, яко сам себе. Большая сих ина заповедь несть – в сию обою заповедию весь закон и пророцы висят. И эта заповедь о любви к ближнему также была известна народу из закона Моисеева (Лев. 19, 18). Спаситель называет ее подобною первой, потому что она «пролагает путь к первой и взаимно поддерживается оною» (святитель Иоанн Златоуст): «кто любит ближнего, тот исполняет все заповеди, исполняющий заповеди любит Бога, так что эти две заповеди взаимно связываются, одна другою поддерживаются и обнимают собою все прочие заповеди» (блаженный Феофилакт). Слова Спасителя произвели глубокое впечатление на совопросника.

Законник-фарисей, подступив к Иисусу Христу с целью искусить Его, в конце беседы, пораженный глубокою истиною ответа Его, не мог удержаться от восторженной похвалы: добре, Учителю, воистинну рекл ecu, яко един есть Бог, и несть ин разве Его, и еже любити Его всем сердцем, и всем разумом, и всею душею, и всею крепостию, и еже любити ближняго, яко себе, боле есть всех всесожжений и жертв. Господь неоднократно учил, что дела любви выше дел наружного благочестия (Мф. 5, 23, 24; 12, 7). Слыша разумную речь законника, который как бы отрекался от учения фарисейского о преимущественном значении обрядовой стороны закона, Сердцеведец зрел, что она проистекает из доброго чувства, есть отклик внезапно пробудившейся совести, и замечает ему: недалече ecu от Царствия Божия, – царства благодатного, духовного, куда входят только покаянием и где имеют цену не дела внешней праведности, а то, что составляет существо закона (Мф. 23, 23). Слова Господа, по замечанию святителя Иоанна Златоуста, означают то, что законнику еще чего-то недостает, что он не достиг совершенства, и сказаны с тем намерением, чтобы он искал, чего ему недостает.

После этих опытов премудрости Господа никто уже не смел спрашивать Его. Враги Его убедились что довольно одного светлого луча Божественной истины для того, чтобы рассеять туманную мглу их хитросплетений. И тогда, как все молчали, одни от стыда поражения, а другие от удивления перед тем, чему были свидетелями, Господь продолжал учить в храме, и когда собрались фарисеи, обратился к ним с вопросом о предмете чрезвычайной важности. Желая исправить ложные понятия их о Мессии и предостеречь народ от увлечения заблуждениями их, Он спросил: како глаголют книжницы, яко Христос сын есть Давидов? Что вам мнится о Христе: чий есть Сын? «Не сказал: как вы думаете о Мне, но о Христе, дабы, по замечанию святителя Иоанна Златоуста, им не показалось противным учение о Божестве Его». На этот вопрос фарисеи отвечали без замедления, согласно установившемуся между ними понятию: Давидов. Они знали, что, по обетованию Божию (2 Цар. 7, 6; 1 Пар. 17, 14; Пс. 88, 4–5, 36–38), Мессия должен был произойти из рода Царя-Пророка Давида (Ин. 7, 42; Деян. 13, 23). В этом смысле ответ их имел свое основание; но ограничиться указанием только на человеческое происхождение Мессии от племени Давидова и умолчать о Божественном достоинстве Его – значило не решить вопрос правильно. Видя, что мысль собеседников коснеет в неверии и не идет далее и выше земного сыновства, Спаситель возразил: