Среди них главным было посвящение в таинственные и загадочные явления и истории.

В 14-летнем возрасте Хармс создал серию рисунков, в которых наличествуют следы его знакомства с книгой Н. А. Морозова «История возникновения Апокалипсиса: Откровение в грозе и буре» (СПб., 1907)[27]. В его поле зрения книга попала не случайно, а наверняка благодаря папе, который с начала 1910-х гг. «начинает собирать материал по толкованию „Откровения Иоанна Богослова“, изучает иконографию апокалипсисов и иконописные изображения Иоанна Богослова»[28]. В результате на эту тему появились несколько работ И. П. Ювачева, в том числе «Апокалипсис и его толкователи»[29], с которой (а прежде всего, конечно, с самим загадочным «Откровением Иоанна Богослова») отец познакомил сына еще в отрочестве[30]. Апокалипсические мотивы потом будут неоднократно возникать в стихотворениях Хармса, а в самых бытовых по сюжету его прозаических произведениях окажутся скрытыми образы Апокалипсиса.

В тех же рисунках и в подписях к ним 14-летний Хармс использует астрологические понятия, которые естественнее всего ему было почерпнуть у папы, занимавшегося таинственной (и тем более привлекательной для ребенка) астрологией и обозначавшего порой даты в письмах астрологическими значками, – в подражание ему 11-летний сын демонстрировал в одном из своих писем умение изобразить дату тоже загадочным (но папе понятным) значком[31]. Эта приверженность к астрологии (и занятие ею и эзотерическими учениями) будет сопровождать Хармса всю последующую жизнь. Нельзя не заметить, что в его жизни были два периода, когда он внезапно стал систематически прибегать к записи дат астрологическими значками: все время пребывания в ссылке в Курске в 1932 г.[32] и сразу после смерти отца в 1940 г. Можно предположить, что эмоциально эти периоды переживались им как самые тяжелые: в одном случае он таким экзотическим способом (в своем духе) апеллировал к отцовской защите, а в другом фиксировал обостренную беззащитность, оказавшись без поддержки отца.

Именно отцу Хармс обязан глубоким религиозным воспитанием. Дело, конечно, совсем не в том, что комната сына была увешана иконами («Утром переставлял образа в комнате Дани (выше поставил) и повесил новые…»)[33], и не в том, что 4-летний мальчик старательно подражал отцу на молебне[34], и не только в том, что сын, вероятно, знал: его отец, религиозный писатель Миролюбов, начинал свои литературные труды с написания стихотворных молитв и сочинил их в свое время на целый сборник[35], – стихотворные молитвы Хармса можно считать в некотором роде преемниками отцовских. Важнее всего то, что отец целенаправленно занимался христианским образованием сына: читал с 10-летним подростком Евангелие по-гречески[36], разбирал с ним священные тексты, демонстрировал, насколько сокровенен их смысл и что, несмотря на многовековые труды предшественников, до сих пор продолжается их истолкование, например Апокалипсиса.

По-видимому, в подражание отцу, и Хармс, будто богослов, занимался сличением текстов Евангелий от Марка, Луки и Иоанна, отмечая в них, по своему разумению, параллельные места, а также те, которые, как можно полагать, вызывали в его душе отзвук[37]. Среди многочисленных подчеркиваний Хармса в тексте Евангелий (эти хармсовские пометы подлежат отдельному изучению) особенно выразительны: «Я и Отец – одно» (Ин. 10, 30); «Отец во Мне и Я в Нем» (Ин. 10, 38).

Чудесным образом оказалось, что редкие сохранившиеся доныне книги из личной библиотеки Хармса почти все – богословского содержания. Они испещрены многочисленными пометами писателя, которые характеризуют не просто его интерес к содержанию, но личную заинтересованность в прочитанном и тогдашнее душевное состояние Хармса. Так он несколько раз (акцентированно) подчеркнул следующее: «Надо