В июне на вершине Эйфелевой башни в Париже развевалось знамя со свастикой. Германская армия захватывала одну европейскую страну за другой. Казалось, остановить ее невозможно. Гитлеровские солдаты покорили большую часть Европы – от арктических территорий Норвегии до винодельческих районов Франции, от восточных границ Польши и Чехословакии до низин Голландии на берегах Северного моря. Как могла Англия одна противостоять такой мощи? Но господин Черчилль, выступая по радио, заявлял, что это возможно и обязательно будет сделано. Британия оставалась единственной нашей надеждой.

Летом жизнь в Амстердаме шла почти как обычно. Отцвели каштаны, день стал длинным – солнце светило до десяти вечера. Мы с Хенком постепенно обустраивались со своим скудным скарбом в двух наших маленьких комнатках. К счастью, мебель там была, и мы могли пользоваться кухней и ванной.

Я впервые в жизни стала готовить по-настоящему и сразу поняла, что у меня талант к кулинарии. Хенк был счастлив – я тоже. Порой я думала, что в нашей жизни ничего не изменилось – пока не видела в открытом кафе немецкого солдата или полицейского. Их называли «зеленой полицией», потому что они носили зеленую форму. Тогда я понимала, что мы порабощены. Я пыталась сохранять невозмутимость и спокойно заниматься своими делами.

Немцы пытались покорить нас учтивостью, но их показное дружелюбие меня не обманывало. Я старалась максимально избегать любых контактов. Это оказалось нетрудно, потому что солдат в городе было немного.

По радио теперь постоянно передавали немецкую музыку. В кинотеатрах шли только немецкие фильмы – и мы, естественно, перестали ходить в кино. Был издан указ, запрещающий слушать Би-би-си, но мы не обращали на это внимания – английская станция оставалась для нас единственным источником надежды.

В конце июля из Лондона по ночам начала вещать радио-станция голландского правительства в изгнании «Радио Оранж». Это было как глоток свежего воздуха. Поскольку газеты перестали печатать что-либо, кроме германских новостей, мы ничего не знали о происходящем во внешнем мире и жаждали хоть какой-то информации. Каждую ночь мы приникали к радиоприемникам, хотя это было совершенно незаконно.

Несмотря на все тревоги, голландские евреи не подвергались преследованиям. К ним относились так же, как и ко всем остальным. В августе еврейским беженцам из Германии приказали зарегистрироваться в службе по делам иностранцев, что они и сделали. Ничего страшного не случилось, их просто зарегистрировали – и все.

В кинотеатрах запустили антисемитский новостной выпуск «Вечный жид», но, поскольку ходить в кино мы перестали, ни я, ни Хенк его не видели. Книги, которые не нравились немцам, были убраны из библиотек и книжных магазинов. Говорили, что изменения внесены даже в школьные учебники, чтобы они соответствовали новой идеологии.

В августе над нами пролетали сотни бомбардировщиков, направлявшихся в Англию. Они шли волнами, одна за другой. Каждый день мы слышали бесконечный гул самолетов. Иногда на восток пролетали английские самолеты. Наши сердца замирали. Би-би-си сообщала о бомбежках Берлина, и это вселяло в наши сердца надежду. Но потом германское радио рассказывало о пылающем Лондоне и о том, что британцы почти готовы капитулировать. Мы снова падали духом, и ярость в наших душах росла.

В сентябре гитлеровская авиация начала массированные ночные налеты. Гул этих стервятников смерти стал постоянным спутником ночного сна. Как и было приказано, на ночь я закрывала окна плотными листами черной бумаги. По ночам в доме царила зловещая атмосфера – кромешный мрак, без единого лучика лунного света.