Поступив в родном Питере в институт, Наташа почти сразу вышла замуж за своего преподавателя. Он был старше на семнадцать лет и усиленно занимался наукой. И эти два факта неожиданно оказались губительными для юной неокрепшей души. Наташе не разрешалось приводить друзей (они слишком шумные), в ее сторону летела едкая снисходительность (кто ты и кто я?), довольно быстро пришлось научиться перечеркивать свои желания, и к двадцати трем годам Наташа признала, что совершила ошибку… Она бы ушла. При других обстоятельствах. Но у мужа было больное сердце, а она не из тех, кто толкнет к погибели или бросит на переправе. Вот только нужен был глоток воздуха, чтоб спастись самой, чтоб еще продержаться. И Наташа придумала для себя поездку на море. Именно море дает самое настоящее ощущение свободы…

Андрей не знал, что бывает так хорошо и больно одновременно. И когда утром разламывал вилкой сырник с вишней, приготовленный Наташей, он мысленно произносил: «Господи, спасибо… И помоги…» Одной минуты хватило чтобы понять – это мой человек. Тот самый. Единственный.

Три недели счастья, а потом – слова и планы, которые разбивались вдребезги, оставляя порезы на душе. Хрупкая Наташа превращалась то в скалу, то в чайку, и на все уговоры звучал один ответ: «Нет, я не могу…» И однажды утром она ушла навсегда. Андрей видел застывшие в ее глазах слезы, и губы были сжаты так, что побелели…

Он злился.

Метался.

Ненавидел.

Молился.

Любил.

И жалел Наташу.

И еще в тишине маленьких комнат просил прощение за то, что так поздно появился в ее жизни.

Андрей не смел подняться на второй этаж. Ему казалось, что он и есть настоящий пилигрим, скитающийся долгое время по разным мирам и однажды постучавшийся в дом, построенный неизвестно кем на границе прошлого и настоящего.

В гостиной горел свет. И там – наверху – горела одна лампа. Как мало для него сейчас. Мало несмотря на то, что давным-давно по этим комнатам его уверенно водят за руку память и обострившееся чутье. Андрею хотелось рычать, глядя на густую черноту второго этажа.

«Где она?.. Позову, но не откликнется… Нет, не откликнется…»

Нервно сжав зубы, он шагнул на первую ступеньку и двинулся вверх по лестнице. На широком лбу выступили капельки пота, и рубашка прилипла к спине. Андрей привык к слепоте, но сейчас отдал бы очень много, чтобы видеть выражение лица своей… дочери. Ему была важна любая ее реакция на все. Но он не увидит.

«Сомневаюсь ли я, что Нина моя дочь? Нет… тут не обошлось без Марины».

Горькая усмешка скользнула по губам, но потом Андрей понял, что больше не в силах медлить. Он рванул вверх и как лев, потерявший в ночной саванне своего детеныша, принялся впитывать темноту с ее шорохами и еле уловимыми вибрациями воздуха. От волнения он забыл про кресло и врезался в него, чертыхнулся и устремился дальше, торопливо выстраивая в голове план комнат и схему расстановки мебели.

Она там. Рядом с библиотекой.

– Нина… – позвал Андрей, не слишком-то надеясь на ответ. Она наверняка напугана собственным признанием и теперь не представляет, что делать. Да и как он сейчас выглядит? Давно нормально не спал и не брился. И чего от него может ждать Светлое Облако, залетевшее без приглашения? – Нина…

Дверь в эту комнату оказалась распахнутой, горел только ночник. Андрей болезненно прищурился и повернулся сначала вправо, а затем влево.

– Я здесь, – привычно тихо произнесла она. – Около шкафа.

– Пожалуйста, включи свет и подойди ко мне, – быстро произнес он и тут же добавил: – Нет, не надо… Пусть так…

Ему будет легче – да, но Нине – труднее. Она чувствует себя спокойнее, спрятавшись за ночные тени. Андрей сделал два шага к тусклому свету и остановился.