"Могу я Вас спросить – пытались ли Вы заниматься изучением этого дерева? Про непосредственные эксперименты в книге нет упоминаний, лишь рассказы об особенностях известных нам растений и сам миф о Лиян.".

"Нет, потому что Лиян не существует".

Я затушил сигарету и посмотрел в глазок микроскопа, после чего отвлёкся на телефон. Было уже 7 утра и мне следовало наведаться к матери.

Я спустился на этаж ниже, достал связку ключей и открыл дверь комнаты. Включил свет. Небольшую комнату размером меньшую, чем моя спальная, я снимаю для матери, здесь всегда открыто окно, поэтому всегда прохладно. Её кровать располагается слева на фоне жёлто-ржавых обоев, в дальнем углу мама неподвижно ждёт меня каждый день на одном и том же месте. Я поздоровался, спросил, как её дела и, не получив ответа, прошёл помыть руки. Старая раковина была в этой же комнате, но справа. Присев рядом с матерью, я проверил её капельницу, проверил ёмкость с травянистой водой, что трубкой подключена к её животу. Её тонкая, обтянувшая скелет кожа из-за моих мазей была необыкновенно гладкой. Я собрал выпавшие седые волосы с подушки, свернул их в комок и выбросил, сел обратно на кровать. Мама всё это время с закрытыми глазами тепло дышала, лёжа смиренно и неподвижно.

"Наверное, тебе интересно, что происходит в мире.". Я взял телефон и открыл актуальные новости.

"5 способов обезопасить себя от болезни", – читал я вслух. "Лучше не выходите из дома, – министр здравоохранения отреагировал на начинающуюся эпидемию". "Карантина не будет. 5 фактов, подтверждающих несерьёзность болезни". Мда, сегодня, как и вчера, и позавчера – только про болезнь.

Я встал и прошёлся направо к невысокому лакированному шкафу, на котором стояли слегка пыльные фотографии. Надо будет протереть. На разной степени цветности (в основном, конечно, уютная плёночная пастель) фотографиях были мы с мамой. На одной она обнимает меня, сидя в поле одуванчиков,и приятно и искренне улыбается в камеру. Помню тот день – было очень тепло, солнечно и жёлто, будто бы первый день тепла за весь год. В конце гулянки мне не купили сахарную вату, так что остаток дня выдался плохим: я плакал, потом меня наказали, отчего я плакал ещё. Но день всё равно я запомнил прекрасным. На другой фотографии она гордо уложила свои руки на мои юные плечи, одетые в школьную форму. Я угрюмо смотрю куда-то вдаль, в кадр я влез только торсом, мама сзади меня снова улыбается и всё также искренне. На третьей фотографии мама уже без меня – игриво и радостно кружится, пока её ловит вспышка фотокамеры. Лёгкие кудрявые волосы её кружатся вместе с ней, ажурно и удивительно фотогенично. "Ты очень красивая", – сказал я вслух, в тишину. Мне не хватает её голоса. Она двадцать лет проработала диктором на радио, мы с отцом каждый вечер включали её передачу и слушали в абсолютной тишине. Иногда мне так нравился её голос, что я тихонько плакал. И вот, она уже 3 года молчит. Теперь мне хотя бы не придётся плакать.

"Кстати, я принёс тебе пару писем." – с её уже закрывшейся радиостанции до сих пор пересылают сухие и слегка махровые письма, когда находят их в каком-нибудь углу. Почти каждому минимум 30-40 лет.

Я снова сел рядом с ней, достал три письма и принялся читать вслух. Первое письмо звучало женским голосом.

"Дорогая и прекрасная Жоргетт. Я пишу тебе с признанием моего глубочайшего к тебе уважения и искренней и чистой любви. Твой голос вот уже третий год спасает меня от томных одиноких вечеров – я открываю бутылочку "Вертó", плескаю его в бокал и упоительно смеюсь в компании с тобой. Продолжай быть столь же открытой, искренней, радостной и неутомимой. Жду тебя каждый вечер в эфире и молюсь за твоё здоровье. Кланяюсь, Виолла".