– Это у меня дар такой. Люди с энергией насилия выделяют некую темно-зеленую дымку. Горькую на вкус. Я это чувствую. А у тебя куртка и рюкзак… темно-зеленые, но они не совпадают с твоей энергией. Энергия у тебя как… лиловая пуховка для пудры, – стоя в позе фламинго и опираясь на кухонную стойку, заключила она.

– И этот энергетический радар такой мощный… что ты спокойно даешь нож человеку с суицидальными мыслями.

– Очевидно, да.

Они молча смотрели друг на друга. От лука у нее защипало глаза. Она достала из ящика чайную свечку, зажгла ее, поставила для него на стойку.

(Широкий ящик, в котором лежат чайные свечи и ручки, карандаши, катушка золотых ниток с торчащей из нее иглой, рулон липкой ленты, колода карт, аккуратная стопка ярких клейких закладок. Цвет кухонной стойки зеленовато-бежевый. В углу, у стены за раковиной цвета тумана: хрустальная чаша с мелочью, желтые серьги и две закрытые английские булавки.)

– Свечка без аромата. Глазам будет легче. Вообще-то надо было ее зажечь до того, как ты начал резать, но какая, к черту, разница? – сказала она и рассмеялась.

– А что, создает настроение, – сказал Эмметт. Взглянув на пламя, он продолжал резать.

– Зачту себе как маленькое достижение!

– Итак… лиловая пуховка, – сказал он и кивнул.

– Точно говорю, – подтвердила она.

– Какого цвета энергия бывшего мужа?

– Малинового.

– Малинового, – повторил он.

Он бы сказал, что хочет после ужина прогуляться, проветриться. Он мог бы пойти на мост и спрыгнуть ночью. Так у человека, умеющего считывать цвета энергии, было бы меньше шансов увидеть его и остановить. Последняя трапеза: ригатони алла норма[13]. Он сдвинул лук на одну сторону разделочной доски и вымыл баклажан под струей воды. Порезал его.

– Ты хорошо управляешься с ножом, – сказала она. – Мне ни разу в жизни не удалось порезать лук так быстро и так красиво.

– Не возражаешь, если я выпью бокал вина? – попросил он.

– Ну… тебе, наверное, не стоит – ведь ты до этого не очень хорошо себя чувствовал.

– Спасибо за заботу. Я ее очень ценю. Но думаю, это поможет мне расслабиться, честно.

– А у тебя никогда не было проблем с алкоголем? Прости, но считаю своим долгом спросить.

– Понимаю. Нет, не было. Даю слово.

– Ну, наверное, можно понемножку, – сказала она, доставая бутылку красного.

– Как долго вы были женаты? – спросил он.

– Почти десять с половиной лет.

– А сколько в разводе?

– Почти год.

Эмметт поблагодарил ее, когда она разлила вино в два бокала и поставила один перед ним. Из шкафа у плиты она достала большую сковороду и включила конфорку, соседнюю с кастрюлей воды для пасты. Он продолжал резать, она налила в сковороду оливкового масла. Он прервался, глотнул вина. Вина он давно не пил, и оно будто лентой скользило в рот, в горло и дальше.

– Вы с мужем жили в этом доме? – спросил он.

– Да. Но он мой. До мужа я жила здесь одна. Он переехал сюда, когда мы поженились… и потом переехал отсюда.

– Вполне обычное дело, – заметил он.

– Наверное, надо посолить баклажан, чтобы снять горечь, – предложила она.

– Не надо. Баклажан очень редко так уж сильно горчит, чтобы нужно было солью обрабатывать.

– Договорились. Поверю тебе на слово.

– Тебе нравится жить одной? Страшно не бывает? – закончив резать, спросил он.

(У плиты набор ножей с подставкой. Одно широкое окно с белыми занавесками в кухне, другое – на двери, ведущей на веранду. Сквозь него пробивается горящий там свет. Большое арочное окно в гостиной, сквозь него светит уличный фонарь.)

Сковорода с оливковым маслом нагрелась в ожидании. Он ножом сбросил в нее нарезанный кубиками баклажан и лук. Они забурлили, зашипели.