– Простите, дочь моя, я так надолго оторвал вас от прочих гостей, что, боюсь, баронесса д`Авогур будет на меня в обиде, – она невероятно сожалела о том, что тот же самый этикет не позволял ей продлить разговор.

Он наклонил голову в знак прощания, отступил в сторону. Заговорил с мужчиной, стоявшим по другую руку от него. Потом и вовсе отошёл, отстранился. Встал в нескольких шагах от Клементины, почти у самой стены. Наблюдал за тем, как веселятся многочисленные губернаторские гости.

А Клементина, не отдавая себе отчёта, всё не отводила от него взгляда, любовалась им. Смотрела на его крупный нос с заметной горбинкой, высокий лоб, властный рот. Когда он, почувствовав взгляд, снова обернулся к ней, она спохватилась, опустила, наконец, глаза. И улыбнулась весело – епископ ногой отбивал ритм очередного танца.

Время шло. Дни становились всё короче. Ветры холоднее.

Клементина поправлялась, но, в целом, беременность не досаждала ей. Она по-прежнему не сходила, а сбегала по ступенькам. По-прежнему больше всего не выносила безделья. С радостью занималась домашним хозяйством, закончив дела, с удовольствием, отправлялась на прогулку. И, возвращаясь, легко поднималась по крутым улочкам к своему дому пешком.

Ежеутренняя тошнота прекратилась. Единственным неудобством для неё – впрочем, правильнее было бы сказать «для Николь» – была необходимость время от времени вносить изменения в одежду.

Закончив работу на кухне, Николь садилась перешивать платья госпожи. Она очень старалась. И Клементина на какое-то время даже хотела освободить девушку от всех прочих забот. Но та не согласилась.

– Ваш батюшка отругал бы меня, посчитав, что я плохо служу вам, – сказала.

*

Клементина перестала утягивать талию корсетом.

Она не покидала теперь дом, не набросив на плечи плаща, который немного скрывал её полноту, – благо погода как нельзя более этому способствовала.

По утрам, выходя в сумерки, чтобы отправиться на утреннюю службу, прятала руки в муфту из меха лисицы, сшитую всё той же Николь.

Начиная день с неизменной «Отче наш», прося защиты у Пресвятой Богородицы, повторяя за певчими «Небеса и земля наполнены Твоей Благодатью и Славой», она чувствовала себя почти счастливой.

Опускалась на деревянную скамью. Шептала, коленопреклонённая:

– Pater noster qui in celis es, sanctificetur nomen tuum…

Памятные с младенчества слова эти возвращали ей покой. Она смотрела перед собой, в полутьму, где блестел золотом алтарь, на парящую над ним деревянную голубку, и всё старалась проникнуться любовью – к этой непонятной стране, этому городу, этим людям, творившим рядом с ней молитву.

*

В церковь её часто сопровождал Этьен Рамболь.

После того как «Целестину» поставили на ремонт в сухой док, он не находил себе в городе места от скуки.

– Вас очень огорчает то, что придётся зимовать в Квебеке? – спрашивала Клементина.

– Да, очень.

Он отвечал спокойно, но лицо его при этом слегка кривилось, отчего делалось по-детски обиженным.

– У меня и без этих сложностей было не так много шансов получить разрешение на брак с моей избранницей. А уж теперь… Боюсь, пока мы тут будем прохлаждаться, дожидаясь навигации, шансов не останется совсем.

Клементина не знала, чем его утешить. Но она находила удовольствие в его обществе. И ей казалось, что и он не возражает против того, чтобы время от времени составлять ей компанию.

*

Северак и Лоранс изнуряли себя службой. Они с утра до вечера пропадали в казармах, выматывали подчинённых бесконечными упражнениями. Военные занятия эти, впрочем, представлялись Клементине игрой. Вокруг царил мир, и ей казалось, что так будет всегда.