– Она малость с характером, это как водится, – признает он, открывая духовку с грохотом, от которого я подскакиваю.

– Можно мне снять этот коттедж? – прошу я. – Пожалуйста?

В моем голосе звучит отчаяние. Представляю, что Йестин обо мне думает.

Он глядит на меня с подозрением:

– Вам есть чем платить-то?

– Да, – твердо отвечаю я, хотя не представляю, насколько хватит моих накоплений и куда я пойду, когда деньги закончатся.

Йестина мой ответ не убеждает.

– А кем вы работаете?

Я думаю о моей студии с ковром из глиняных черепков. Рука болит уже меньше, но пальцы так плохо слушаются, что я, пожалуй, не смогу ваять. Если я больше не скульптор, кто же я тогда?

– Я художница, – отвечаю я наконец.

Йестин хмыкает, будто это все объясняет.

Мы договариваемся о цене, которая, хоть и крошечная, вскоре истощит мои скромные сбережения. Но на несколько месяцев этот тесный каменный домик мой, и я вздыхаю с облегчением оттого, что мне есть где жить.

Йестин пишет номер своего мобильного на обороте квитанции, вытащенной из кармана.

– Плату можете относить к Бетан, если хотите. – Кивнув мне, он шагает к своему квадроциклу, который заводится с жутким ревом.

Проводив Йестина взглядом, я запираю дверь, протащив по ушкам упрямый засов. Хотя день солнечный, я бегу наверх закрыть шторы в спальне и захлопнуть приоткрытое окошко в ванной. На первом этаже портьеры застревают на металлическом карнизе, будто отвыкли двигаться, и я дергаю сильнее, отчего в воздух поднимаются клубы пыли. Стекла дрожат от ветра, и шторы почти не защищают от ледяного холода, сочащегося через плохо подогнанные рамы.

Я сижу на диване, слушая звук своего дыхания. Шум волн сюда не долетает, но жалобные крики одинокой чайки похожи на плач ребенка, и я зажимаю уши руками.

Меня одолевает усталость, и я сворачиваюсь в комок, обхватив колени и уткнувшись лицом в грубую ткань джинсов. Я чувствую, как изнутри нарастает давление, но шквал эмоций обрушивается на меня с неожиданной силой, лишив на время дыхания. Горе кажется почти физической мукой, и непонятно, почему я еще жива, отчего сердце, разорванное на части, продолжает биться. Я стараюсь воскресить в памяти его образ, но стоит мне закрыть глаза, как я вижу безжизненное тельце у себя на руках. Я его отпустила. В жизни себе не прощу.

– Шеф, есть время потолковать насчет фишпондского наезда? – спросил Стампи, сунув голову в дверь. За его спиной маячила Кейт.

Рэй поднял голову. За три месяца расследование постепенно отошло на второй план, уступив место другим, более срочным делам. Пару раз в неделю на совещаниях Рэй все равно проходился по списку мероприятий, но звонки давно перестали поступать, и новой информации не было уже несколько недель.

– Конечно.

– Мы не можем отыскать мать Джейкоба, – едва усевшись, сказал Стампи.

– То есть?

– Буквально. Мобильный выключен, в доме пусто. Будто испарилась женщина.

Рэй перевел взгляд на Кейт, сидевшую с неловким видом.

– Скажи мне, что это шутка!

– Если шутка, то непонятно, когда смеяться, – отозвалась та.

– Она же наша единственная свидетельница! – взорвался Рэй. – Не говоря уже о том, что она мать жертвы! Как, блин, вы умудрились ее потерять?

Кейт покраснела, и Рэй заговорил спокойнее:

– Расскажите, что конкретно произошло.

Кейт поглядела на Стампи. Тот кивнул.

– После пресс-конференции она была нам особо не нужна, – начала Кейт. – Показания ее сняли, допросить допросили, ну и оставили ее на попечение отдела по связям с семьей…

– Кого именно к ней прикрепили? – спросил Рэй.

– Констебля Диану Хит, – после паузы ответила Кейт. – Из дорожной полиции.