– Я провожу.

– Спасибо. – Лера невольно перенимала ту же отрывистую манеру в разговоре с ним.

Глупо, конечно, что они с ним "на вы". Хотя, как сказать. Катьки он младше… лет на пять, кажется. Сало быть, её – Леры – аж на двадцать. Да уж! Вот такой сынок мог бы быть…

А выкают они друг другу после одного крутого разговора, года четыре назад.

– Что, простите? – Гарри о чём-то спрашивал, Лера уловила только вопросительный знак.

– Екатерина Александровна, говорю, к-как?

– Последнее – с Новым Годом. Телеграмма.

– У меня пос-свежее – с восьмым марта.

– Тебя?.. Вас с восьмым?

– Н-неизменно-с. Ежегодно-с.

Это рассмешило Леру.

– Но почему… с восьмым марта?

– Говорит, я ей вместо мамы.

Лера могла бы обидеться, если бы умела это делать, а тем более, в отношении Катьки… И всё же… Её – почти мать – не поздравила.

У подъезда Гарри переложил в Лерину сумку три бутылки с красивыми красными этикетками, усыпанными кучей медалей. Последнюю он сопроводил словами:

– От меня Ек-катерине.

Лера заволновалась:

– Она что, приезжает? Т-т… Вы что-нибудь знаете?

– Только одно – когда-нибудь п-приедет. Деньги – потом. П-позвольте откланяться.

Следовало бы пригласить его в дом. Он не пошёл бы. Но хоть из приличия… А Лера стоит, как изваяние. Он явно парализует её волю. Может, и с Катькой у него так же?..

Звонить или не звонить? Нет, не буду.

А может быть, Катька и ему телеграмму дала? Тем более, не звонить. Полный и безоговорочный нейтралитет! Слишком хорошо Лера помнит это его "не в-вмешивались бы, м-мамаша!"

Тогда он был взбешён. Правда, сочетание двух понятий "взбешён" и "Гарри" столь же нелепо, как, например, "пылающий" и "лёд". Но нужно знать Гарри Анатольевича…

И с тех пор – "на вы".

Лера не злопамятна. Совсем наоборот. Но тут не может. Если бы хоть он первый…

Да ещё этот его гипноз. Честное слово – настоящий столбняк. У Леры только и хватает воли, что отвечать на его вопросы. Так же односложно, как он их задаёт.

Сколько она его помнит – лет шесть уже – он всегда был такой. Только чуть петушистости поубавилось. Да причёску сменил: с "нуля" – на длинный хвост, перетянутый резинкой. А его береты, длинные шарфы и свитера только цвет меняли. Хотя к его манерам больше подошёл бы чёрный костюм на все пуговицы и белая рубашка с галстуком. Манекен. Робот. И глаза ледяные…

Ну, вообще-то, глаза у него красивые. Прозрачно-глубокие зелёные – "чистый изумруд" – в тёмных пушистых ресницах. Под такими же тёмными насупленными бровями. Только холодные ужасно. И смотрят всегда в себя. А ты в них – как в зеркало: только и видишь, что своё отражение.

Правда, иногда Лере казалось, что стоит только протянуть к нему руку и коснуться его щеки, как этот вековой лёд превратится в испепеляющую лавину… Дальше Лера не решалась фантазировать – это было чревато лёгким головокружением, а у неё вестибулярный аппарат слабоват… Пусть Катька экспериментирует.

Как они с Катькой ладят – это для Леры великая неразгаданная тайна. Как могут ладить необузданная стихия и каменная стена? Понятное дело – кто-то об кого-то разбивается. Или он с Катькой другой?..

Лера ничего не знала об их отношениях. И не спрашивала. Катьку ни о чём и спрашивать не надо – сама всё в своё время выложит. Но вот о нём – никогда. Ни-че-го. Только кинет сумку на плечо после первого же звонка, глянет виновато – вот-вот слёзы оборвутся с ресниц, помадой Лериной на зеркале телефон напишет, и – пошла: "Ну Лерочек, ну прости…"

Через два-три дня появится на вечерок вместе с ним – на кашу перловую или пирог с грибами, и снова нет её. Проходит две недели, три. В один прекрасный день заявляется Катька, размазывает по зеркалу номер телефона, долго плачет в прихожей взахлёб, сидя на тумбочке, свесив руки плетьми – так и не сказав ничего ни разу. Наутро собирает свои пожитки – и была такова. Остаётся после неё рулон исписанных холстов, связка этюдов на картонках, фанерках – на чём попало, да измазанное помадой зеркало. И ещё ком в горле у Леры…