– Куда он делся? – крутя головой по сторонам, спросила мама сразу всех. – Сына в школу ведем!

– Найдется, – ответил за всех Бабай, – я его знаю!

Перед школьными воротами наша делегация сделала остановку. Мне вновь поправили воротник, Даве объяснили, кому дарить цветы, а Иваниди погрозили пальцем.

– С богом, – выдохнул дядя Наум и, перетаскивая сетку с мячами через крутящийся турникет, протиснулся во двор школы.

Мы последовали за ним.

Вдоль всего парадного входа на бетонной площадке стояли празднично одетые дети. Рассортированные согласно своему росту школьники о чем-то живо разговаривали и смеялись. Я огляделся по сторонам, ища знакомые лица.

– Вон наши, – подтолкнул меня в плечо Коля, – и воспиталка тут уже.

– Где? – Я не заметил, куда он указал пальцем.

– Да вон! У крыльца. Давай туда. Догоняй, – сказал Иваниди и юркнул в толпу, пробивая себе путь локтями.

Я посмотрел на маму. Уговор был, что на линейке я стою один. Без родителей. Это важно! Это архиважно, и мы об этом договаривались.

– Я помню, сынок, – сказала мама. – Давай! Иди к друзьям!

– Спасибо. – Я обнял ее и, забрав гладиолусы у Бабая, рванул следом за Иваниди. За мной побежал и Дава Пиркин.

Добравшись до своей группы, мы поздоровались со всеми пацанами и даже девчонками, что случалось довольно редко. Обычно это бывало или на день рождения, или когда ты сильно обидел их. Сегодня это произошло спонтанно и, скорее всего, завтра уже не повторится. Тетя Валя, нарядная, в синем платье, вся нагруженная цветами, стояла рядом с нами и с любовью смотрела на всех. Увидев меня, она слегка улыбнулась и, получив предназначенный ей букет гладиолусов, сказала спасибо. Если это и есть школа, если так всегда и будет – то я готов стать отличником. Я готов не баловаться и дарить цветы. Здороваться и стоять со всеми на линейке. Я согласен не врать, да и зачем врать, когда так ярко светит солнце и твои друзья светятся еще ярче. Мои мысли прервал писк микрофона: женщина с тугой, словно канат, косой вышла на середину линейки.

– Здравствуйте, дети! – громко сказала она. – Меня зовут Светлана Ивановна! Я завуч начальных классов! – Женщина сделала паузу и обвела взглядом всех нас. – Сегодня, дети, вы вступаете в новую жизнь! Еще не совсем взрослую, но ответственную! Ответственность – это то, чему вы должны научиться с первых дней учебы! – Светлана Ивановна вновь оглядела нас и продолжила: – Все мы, и я в том числе, когда-то давно пошли в первый класс. Все мы учились! И сегодня это право – право учебы, право новых знаний и побед принадлежит вам! И от вас требуется учиться, учиться и еще раз учиться, как завещал… – Завуч в третий раз замолкла, и я понял, что молчать она будет до тех пор, пока не услышит, кто нам это завещал.

– Ленин! – раздался звонкий крик слева от меня.

Вся линейка услышала этот возглас и дружно подхватила его:

– Ленин! Дедушка Ленин! Владимир Ильич!

– Ленин, – тихо прошептал я от удивления.

Первый крик принадлежал девочке с двумя красными бантами. Школьная форма с белым фартуком, розовые колготки, чуть скривленный правый уголок рта. Алиса стояла сзади и смотрела на меня. Я обомлел. Значит, Анатолий Иванович сдержал свое слово, и «это» началось. Значит, слово пацана, которое я дал ему, тоже надо было держать свято, как самураи дорожат своей честью. Вот только самураям тысяча лет, а пацанам – то есть мне – всего шесть.

«Сможешь держать честь – значит, пацан! Значит, самурай! А нет – полицай», – напутствовал меня дядя Наум и еще добавил, что в будущем самураи в Японии останутся, а вот пацаны у нас сгинут – перестройка растопчет. И мы якобы последние, кто так называет себя.