– Я говорю тебе, что он все, а ты меня спрашиваешь еще, что случилось?!

– Да, я спрашиваю тебя, что случилось, потому что я не знаю, кто все, Цыпа.

– Забор все, Зелик, забор! Я говорила тебе, что он упадет, Зелик? Нет, я спрашиваю тебя, я тебе это говорила или не говорила?

– Ну таки что, он уже все?

– Ты не слышишь, что я тебе говорю?! Да, он уже все, Зелик! Иди что-то с этим сделай, так же невозможно жить, Зелик! Мало того, что я слышала этих военных, так я еще и должна теперь их видеть?!

Зелик работает шофером. Это не совсем та работа, о которой мечтал для него его папа Хацкель Моисеевич Беренбаум, который был по образованию ветеринаром, но работал счетоводом на овощном складе. Но что делать, если после ранения на фронте Зелик имеет один глаз и не может, как раньше, работать ювелиром. Потому что, как он говорит, он лишился рабочего глаза, а с нерабочим глазом выходит одна халтура.

А Зелик не такой человек, чтобы делать халтуру, он порядочный человек, а не босяк. Вы, конечно, можете спросить, а что, мол, с одним глазом можно быть шофером? Нет, вы спросите, спросите!

Зелик вам ответит, что да, можно, и что тут такого? Во всяком случае, это не делать плохие обручальные кольца, и от этого не страдают невиноватые новобрачные.

Зелик ездит на полуторке, возит бидоны молока из совхоза в город, и всем от этого хорошо. Цыпа даже иногда делает сметану и немного масла. Только не делайте беременную голову и не говорите, что это плохо, можно подумать, что кто-то от этого заболел.

У Зелика есть сын Гриша, ему восемнадцать, он умеет на скрипке и немножко петь. Но лучше бы он умел ставить заборы, а там пусть поет и делает, что желает.

– Цыпа, ну и что ты от меня хочешь? Что я могу, Цыпа? Это же не наш забор, это военный забор. Это такой военный забор, что у него, наверное, есть даже звание. Этот забор на гособеспечении, понимаешь, Цыпа? И я тут что могу сделать?

– Как это что? Мне все равно, чей это забор, хоть самого главного балабуза в совхозе, откуда ты возишь свое молоко, но мине от этого дурно! И потом, этот забор упал прямо на наши камушки. И как ты теперь будешь кормить свинок?

Камушки – это тропинка к сараю, в котором Цыпа и Зелик держат двух свиней. Конечно, об этом все знают, но делают вид. Тем более что тут такого, когда людям надо что-то немножко кушать, а тут есть, что вырастить и продать? В конце концов, Цыпа не дочь ребе Нахмана из Умани, чтобы делать печальное лицо при слове «сало».

Хотя местный раввин Шелевтевич закатывает глаза и начинает громко молиться, когда Зелик идет мимо, ну, так и дай ему бог здоровья, пусть себе молится, ему никто этих свинок и не продает.

– Ай, Цыпа, ну! Это же не Синайская гора, а я не Моисей, чтобы на нее карабкаться, прекратите этих паник, я вас умоляю.

– Он меня умоляет! Вы слышали? Азохен вэй! Ты хочешь вытрепать мне последний нерв! За что мне этот агрейсер цурес? Делай что хочешь, но завтра иди к этим красным командирам, и пусть делают как было, иначе, ты меня знаешь, я им устрою такую Курскую дугу, что они даже себе не думают!

Спустился вечер. Вечер тут спускается неожиданно, словно накрывая подушкой, глухо и темно.

Зелик обулся в бурки, надел фуфайку, взял в руки два ведра с «мешкой» для свиней и пошел их кормить.

Во мгле чернела глухая забора воинской части с просветом обвалившегося куска, как будто частокол зубов с несколькими вырванными резцами.

– Ой! – вскрикнул Зелик, споткнувшись об доски, завалившие тропинку.

– Стой, кто идет! – раздалось в ответ, и Зелика осветило двумя яркими лучами ручных солдатских фонарей.

Зелик остолбенел, уронил ведра на землю и задрал руки вверх, по темной траве расползлась вязкая жижа свиной еды.