Когда машина идет в занос, вращения руля – только временная мера. Столб, кювет, либо встречный транспорт – вот вероятный итог. В моем случае ни столба, ни кювета не было, зато откуда-то вылетела встречная «буханка», УАЗ-452. Она тоже удивилась преграде и тоже принялась крутить рулем и юзить вправо-влево.

Мы разошлись с «буханкой» на почтительном расстоянии друг от друга, в сантиметрах, этак, пятнадцати. Дядька, руливший ей, ругался, округлив глаза. Зубы у него были через один, волосы бесцветными кудельками прилипли ко лбу, а кепка в пятнах то ли крови, то ли отработанного масла, прилипла к волосам. Он, в свою очередь, вероятно, тоже рассмотрел мое одухотворенное лицо в таких подробностях, которых мне самому и в зеркало-то не видно.

Его УАЗ взбрыкнул козлом через камни и тотчас же свернул направо к своей обочине. Мой Форд проделал тот же маневр и в том же месте и тоже свернул направо. Конечно, звук удара о камни моей машины долго еще метался меж берез и сосен, но повредился я не сильно: смял всего лишь одно колесо. «Буханка» вообще не ушиблась на беглый осмотр, все-таки она была выше над землей, чем моя машинка.

– Видал? – сказал мне шофер уазика, подошедши поближе.

Я в ответ лишь горестно вздохнул.

– Это что же такое? – спросил он меня. – Сейчас нас расстреливать из бесшумных пистолетов будут?

– Кто? – очень удивился я, даже перестав на несколько секунд горевать по колесу. – Почему?

– Так на тебя покушение, а меня, как свидетеля завалят, – доверительно сообщил мне шофер. – Все, как в кино. Ты, видать, банкир?

– Писатель, – отчего-то я представил себя сопричастным к роду деятельности, которым пока не занимался серьезно.

– А, – кивнул головой дядька. – Ну, тогда, вряд ли. Только какая же это падла булыжники на дороге разложила?

Последние слова он прокричал, тряся кулаком в сторону леса.

Из чащи никто не вышел, лесу было безразлично.

– Может грейдер прошел и камни так выворотил?

– Точно, грейдер, – шофер посмотрел на меня, как на сумасшедшего. – Писатель, бога в душу мать!

Он уехал, а я принялся устанавливать запаску, пытаясь проанализировать произошедшее.

Если это покушение, то это не покушение. А, может быть, это шофер – банкир? Да без разницы, пусть мы оба такие вот странные банкиры. Тогда это всего лишь предупреждение. Угроза, так сказать. Только не понятно, от кого и зачем. Ни ментам, ни барыгам, ни церкви, ни чуркам дорогу я не переходил. Материальный мир исключается. Тогда остается нематериальный. А здесь-то что? А здесь паранойя, белочка и легкое психическое расстройство. Опять же не ко мне. Пусть будет грейдер.

Для того, чтобы писать книги, нельзя останавливаться. Надо стремиться к материалу, надо его искать, надо его пропускать через себя, надо его выкладывать в строки. Такой вот материализм.

И я согласился с теми словами, нечаянно произнесенными мной за столом дяди Степы. Я буду писать, и моим единственным судьей сделаюсь я сам. Время будет моим арбитром. Рукописи не горят, только надо их создавать.

Вот что нужно, чтобы писать книги.

Опыт приходит, года уходят.

Осы, шершни, пауки – это те создания, от которых меньше всего в насекомом мире хочется получить жалом в шею. Хотя быть покусанным комарами, слепнями и прочим гнусом – тоже нежелательно. Кровососы – это безобразие.

– Меня ужалила оса, – сказал я Лене и указал большими пальцами обеих рук на назревающую опухоль.

– Так быстренько приляг и полежи, пока голова не закружилась.

Я тут же лег в постриженную траву и принялся глядеть по сторонам от нечего делать.

– Я имела в виду: на диван лечь, – заметила Лена и ушла в дом за йодом. Тут же из приоткрытой двери на волю вырвался кот Федос, проскакал мимо меня к сараю, но отчего-то смешался, развернулся и осторожно подошел ко мне, принявшись нюхать мою голову.