– Я как-то не готов оказался к такому холоду. В первую зиму все пытался ходить в ветровке и кроссовках.

Потом мы заговорили об учебе. Питер рассказал о теме своей диссертации, мы обсудили, как складываются отношения ребят в наших группах. Вроде и не пустой треп, но личных тем мы не затрагивали. Питер оказался из тех, кого на первом свидании не раскусишь; чтобы узнать такого человека как следует, нужно время.

В какой-то момент я вышла в туалет и посмотрела на себя в зеркало. До чего же нескладная! Высокая – настоящая дылда. Губы сухие и шелушатся. Черты асимметричные, кожа жирная – лицо вообще какое-то неприятное. Я провела ладонями по животу и постаралась его втянуть.

Вспомнив, как Чарли сказал, что я похожа на Леди Гагу, я поскорее отвернулась от зеркала, чтобы не залипать долго на своем унылом отражении.

– О чем ты пишешь? – спросил Питер, когда я вернулась.

– Чаще всего пишу рассказы о дочерях, потерявших матерей. Пыталась пару раз выбрать другую тему, но в итоге все равно все сводилось к одному.

Он посмотрел на меня с интересом.

– Я бы с удовольствием прочел. У меня несколько месяцев назад умерла мама.

Я отставила бокал с вином. Вряд ли Питер нарочно это сказал, но я вдруг взглянула на него иначе. Грустные глаза, толстовка, редкие улыбки. Попыталась представить себе, что за чувства бурлят у него внутри, и не смогла.

– Мои соболезнования.

– Все нормально, спасибо. Очень быстро все произошло. В смысле, она заболела и вот…

Я молча кивнула, ожидая продолжения.

– Мы все чувствовали себя абсолютно беспомощными. Особенно папа.

– Могу представить. А сейчас они как? Папа и остальные?

– Стараются держаться, каждый по-своему. У одних получается лучше, у других хуже.

– Понятно.

– Мама была белая, еврейка, а отец чернокожий. Оказалось, у их родственников абсолютно разные представления о подобающих похоронах. В общем, всем пришлось непросто.

– Так ты еврей?

– Ага. Ты тоже?

Я кивнула.

– Я так и думал.

– Правда?

– Ну да, просто твое имя и…

– Лицо?

– В общем, ты больше похожа на еврейку, чем я, – улыбнулся он.

Я пожала плечами.

– Сочувствую насчет мамы.

Больше Питер о себе не рассказывал, и я чувствовала, что расспрашивать не стоит.

Прощаясь, мы обнялись на выходе из бара. В ботинках я была на полдюйма выше, а значит, босиком мы, наверное, оказались бы одного роста.

– Мне понравилось, – сказал он. – Повторим как-нибудь?

– Давай, – кивнула я. – С удовольствием.

Дома я обнаружила три пропущенных звонка и сообщение от Чарли.

Привет мне вечером надо быть в центре можно заскочить к тебе ненадолго?

Я отложила телефон и стала переодеваться в пижаму. Три звонка – это как-то слишком! Не стану перезванивать! Но когда я чистила зубы, телефон завибрировал. Чарли. Я сама не понимала, что чувствую: такая бесцеремонность злила, но отчего-то и заводила тоже. Сняла трубку. Решила, что лучше разберусь в себе, услышав его голос.

– Привет! – негромко поздоровался он.

– Что случилось?

– Ты случайно не дома?

– Дома. А что?

– Просто только закончил одно дело с Максом и как раз недалеко от твоей улицы. Не хочу мешать, но…

– Ладно, – отозвалась я. – Приходи.

Не прошло и минуты, как в дверь позвонили. На пороге стоял Чарли – без куртки, в одном свитере, на голове синяя зимняя шапка с ушами, руки в карманах. Глаза дикие, зрачки расширенные. На вид совсем мальчишка – только шести футов ростом и с щетиной на подбородке.

Губы Чарли медленно растянулись в очаровательной улыбке. Оказывается, я подспудно ожидала, что он будет злиться, допрашивать, где я пропадала, почему не отвечала на звонки. Мы не виделись с того вечера, когда он рассказал о зависимости, и в разговорах этой темы избегали. Но Чарли просто смотрел на меня невинными глазами и с явным облегчением и ждал, когда я приглашу его войти.