Опустившись в кресло, я откинула голову и стала смотреть в потолок.

Свет фонарей совсем тусклый, с улицы не слышны голоса. Мысли текли в уме словно музыка и накатывали друг на друга. Никогда еще ко мне не приходила такая ясность, я могла указывать путь своим мыслям – подобно тому, как речные берега направляют стремительное течение вод. Я сидела неподвижно, ощущая внезапно пришедшее спокойствие. Я словно наблюдала за новой частью себя самой, видела, как мой мозг порождает гипотезы, разрешает трудные задачи и делает выводы.

В это самое мгновение мое сердце едва слышно екнуло, так что никто, кроме меня, не различил того звука. А потом я почувствовала, как запылали уши, и я вскочила с кресла. Дверь, разделявшая нас с Пьером, распахнулась, и он появился на пороге комнаты. Его лицо сияло.

– Мари, ты только посмотри на это, – сказал Пьер и протянул мне руку.

Я взяла его ладонь и пошла вслед за ним в темноту лаборатории.

– Погляди!

Я чуть не расплакалась. Меня поразило величие того, что происходило в комнате для опытов – и внутри меня.

– Я все проверил несколько раз. Торий и уран не дают сколько-нибудь значительного излучения. Видишь, Мари, вот результаты.

Но я даже не смотрела на то, что он показывал, и не вслушивалась в его разъяснения, потому что знала все наперед.

– Вот он, твой новый элемент.

Взмахом руки Пьер указал на маленькую пробирку, излучавшую чарующе яркий зеленый свет, и это было невероятно.

– Он дарит нам этот чудесный цвет, – добавил Пьер. – Словно полярное сияние…

Пьер все говорил и говорил, а я едва сдерживала слезы. Потом он взял меня за руки и подвел к столу.

– Если хочешь, останемся здесь до самого рассвета и будем наблюдать, – шепотом произнес Пьер, сплетая свои пальцы с моими. – Кажется, я безнадежно влюбился в тебя, Мари.

– Пьер…

– Все идет так, как должно, все взаимосвязано, все обрело смысл. Если мы будем вместе…

Вот чего я не предвидела: страсти. Я, сильная, несокрушимая и неприступная, как скала, промахнулась в вычислениях – тех, что содержат самую непредсказуемую переменную, единственную, которая способна перевернуть жизнь.

Я повернулась к нему.

Пьер опустился на колени, и внутри у меня что-то сжалось – как раз там, где, насколько я помнила, должно быть сердце.

– Хочешь за меня замуж? – спросил он, глядя мне в глаза.

Решительные слова. Они постучались в потайную дверцу, и, как ни странно, та поддалась и с легкостью отворилась.

Я подалась назад, и, наверное, это испугало Пьера – я увидела, как он побледнел, – но мне просто хотелось встать чуть поодаль, чтобы вглядеться в его лицо.

– Ну какая из меня жена, – с горечью ответила я. И обвела рукой лабораторию: – Я ведь не смогу отказаться от всего этого, чтобы следить за домом и готовить тебе еду.

– Отказываться не нужно. Ты никогда не станешь моей собственностью, но будешь спутницей, о которой я всегда мечтал.

Я сжала его ладони и больше не сдерживала слез, которые все катились и катились из глаз. Невозможно таиться и дальше, слишком уж сильно трепетало сердце.

– Да, правда, вот наш новый элемент, – сказала я, и эти слова означали, что я согласна.

Нас объявили мужем и женой 26 июля 1895 года в ратуше Со – города, где вырос Пьер и жили его родители. Праздновали в саду возле дома его родителей, среди чудесных роз, за которыми с такой любовью ухаживал его отец.

Броня, моя сестра, отвела меня к польской портнихе, чтобы та сшила платье для торжества.

– Непременно белое, – распорядилась Броня, когда мы вошли в ателье.

– Даже не мечтай!

– Но это же свадьба, – настаивала она.

– Мне нужно такое платье, которое я смогу носить везде и всюду, – объяснила я, – даже в лаборатории.