В 1830 г. мы учредили почтовый дом на большой дороге, а почта не может существовать без воды; я поручил, уезжая за границу, компетентным властям не отводить его течение, дабы не нарушать хозяйство… Наш добрый Казначеев сам имел замечания и порицания от Сената за то, что повернул, причем не ради собственного интереса, но для города Симферополя источник, и то не весь, а половину… Неужели, дорогая княгиня, вы скажете теперь, что нахождение источника с фонтаном около почты – это несправедливо? Я не оспариваю право татар жаловаться на отвод воды, и мы уладим это дело с ними. Следует соблюдать нравы и обычаи страны. Я вам говорил еще весной 1832 г., что никто не может отводить текущую воду, даже если он купил источник, таков закон всех стран, а также татар… Местная полиция вас боится или, по крайней мере, вас уважает в такой степени, что не смеет принимать жалобы на вас. Наш добросердечный губернатор, который хочет всех примирить, не принимает никаких мер. Неужели я должен отрицать правосудие и даже не рассматривать их дело? Однако не для того послал меня сюда Император, и я должен проявлять моральную ответственность, выслушивать доводы каждого и вынести решение, исполнение которого зависит от полиции…»[60].

Как показали дальнейшие события, княгиня была крута в гневе, но отходчива. Она восприняла доводы графа и спустя какое-то время признала, что погорячилась. В письме от начала 1835 г. она, как ни в чем не бывало, пишет:

«Скажите мне, дорогой граф, с чего вы взяли, что я никогда не смогу сердиться на вас и что когда я не в духе, мне достаточно вспомнить вашу добрую физиономию и ваши серые орлиные глаза, чтобы улыбнуться и любить вас от всей души.

Поспорим немного, по-дружески, мне кажется, что в ходе вашего последнего визита оба мы пришли к согласию отвести похищенный источник, эту татарскую новую Елену, на прежнее место. Я вам пообещала не предъявлять никаких требований и не предпринимать никаких шагов к повторному похищению источника и сдержала слово. Все успокоились и почти перестали говорить об этом»[61].

Однако для людей своего круга княгиня делала немало добра. Британский офицер А. Джеймс, посетивший Кореиз в 1829 г., увидел в саду высокую статную даму с благородным лицом. «Вскоре я убедился, что о ее блестящем уме не следует судить по необычному внешнему виду (на голове у нее была мужская фуражка), – писал он. – Княгиня оказалась одной из самых умных женщин, с кем мне доводилось беседовать. Она говорила о европейской политике, о возрастающей опасности войны и, наконец, о литературе»[62]. В доме княгини была собрана богатая библиотека, сюда приходили газеты, журналы, поддерживалась регулярная почтовая связь[63].

Владелица Кореиза скончалась в 1838 г. и была погребена в склепе построенной ею церкви. После нее имением владела по завещанию пожизненно баронесса Беркгейм, потом оно должно было перейти к Мещерским. На территории сада А.С. Голицына построила дом для своей сестры княгини Софьи Сергеевны Мещерской и ее детей. В качестве приданого ее дочери Марии Ивановны он оказался в руках ее зятя Ивана Николаевича Гончарова, брата Натальи Николаевны, жены А.С. Пушкина. Далее огромное имение дробится между наследниками, распродается по частям. В 1867 г. Гончаров уступил свою часть земли вместе с домом генерал-адъютанту Его Величества, участнику первой обороны Севастополя графу Феликсу Николаевичу Сумарокову-Эльстону. В конце 1880 гг. в доме под скалой недолго жил и вскоре там скончался родоначальник династии «тверских» Морозовых – Тимофей Морозов. В 1890 г. граф выкупил дачу и земли винодела Морозова – все, что осталось от когда-то обширного и доходного имения Голицыной. Так во второй половине XIX в. благоустроенное и богатое поместье в Кореизе становится собственностью семьи Юсуповых. При них оно подверглось основательной перестройке.