– Ты допьешься, помяни мои слова, допьешься до белой горячки! – без толку внушала Тамара Николаевна мужу.

Марина не помнила отца неприлично пьяным. Выпившим, да. Вроде, всегда все было в рамках. Но если не видела Марина, тогда с чего ругалась мать?

– Ага, конечно, всегда папашу своего защищаешь! – злилась Тамара Николаевна. – Обо мне все говно помнишь, а папаша твой хороший, конечно!

Иван Иванович в пятьдесят пять лет перенес тяжелую операцию и до глубокой старости прожил с одной почкой. Он перестал трудиться после восьмидесяти, когда стало трудно ходить из-за переломов, и уже не осталось сил копаться на даче. Еле передвигаясь из-за последствий травмы, отец не перестал водить машину – каждый день нужны были свежие продукты, потому что Иван Иванович на старости лет с азартом занялся кулинарией.

***

Марина наблюдала за жизнью сестры, во всем обвиняя родителей. «Это они довели Олю до психушки своими скандалами, и меня доведут». В своих бедах и несчастьях всегда удобнее винить кого-то, нежели покопаться в себе. Родственников, начальство, президента. Только не себя. Сам-то я хороший, это обстоятельства так сложились, что довели меня до осуждения, нечестного поступка, предательства. Я не виноват, ВЫ сделали меня такой или таким.

Мучились все – отец, мать, Пашка. Оля уже три года жила отдельно, отец получил для нее однокомнатную квартиру в тихом районе старой части города. Одна в маленькой комнатушке, Ольга чувствовала себя намного лучше, чем в родительском доме. Балкон выходил на зеленую аллею. Оля подолгу сидела, курила, глядя на город и куда-то идущих по своим делам людей. Она не работала, редко выходила из дома, ежедневный набор продуктов покупала в соседнем магазине, готовя себе совсем простую еду. Когда приходила мать, Оля молча, не впуская ее внутрь, принимала у нее груженные едой сумки с супчиками, домашними котлетами и хозяйственными мелочами. А иногда просто открывала дверь и исчезала в комнате. Тамара Николаевна босиком проходила на кухню, разгружала содержимое сумок в холодильник и тихонько уходила.

Марина всегда помнила запах жареной картошки с луком, которой ее угощала сестра. Вкуснее жарил только отец. К картошке Оля крошила салат из помидоров со сметаной, обильно его солила, посыпала укропом и наливала Маринке сладкий крепкий чай. Сестры уплетали вкусный обед, замакивая мягким хлебом сметанную жижу, и болтали ни о чем. В одно из таких простых застолий Оля просто сообщила сестре, что беременна.

– Оля, от кого?! Надуло, что ли?

– Да есть один товарищ. В парке познакомились.

– В парке познакомились, и давай беременеть сразу?

– Нет, погуляли маленько.

– Че-то совсем маленько вы погуляли. И что? Срок какой?

– Два месяца.

– Врачи знают?

– Да, была в консультации.

– Разрешили рожать?!

– А кто их спрашивал?

– Оль, ты же на лекарствах!

– А я их не пью уже четыре месяца.

– Как не пьешь? Тебе же нельзя без них! Ты что?!

– Как видишь, можно. И я вполне сносно себя чувствую.

– Ну ты даешь, сестрица! А родители знают?

– О чем, о лекарствах?

– Да обо всем! О ребенке, о врачах! И о лекарствах!

– Узнают в свое время.

Маринка зависла. «Что теперь будет? Как выносит? Как рожать будет?! Отец ее прибьет…»

– Что хоть за мужика-то нашла? Толковый хоть?

– Очень. Десять лет сидел, думаю, толку поднабрался.

– О-бал-деть. Ну тебя и занесло, сестрица! – Марине вдруг стало так жаль сестру и так ноюще страшно за нее…

Вечером Оля по телефону сообщила обо всем родителям. Марина ждала грандиозного скандала. Тамара Николаевна, немного подумав, что-то пораскинув в голове, наиграно весело, предваряя отцовский гнев, заключила: