Полковник догнал нас, когда мы оформлялись. Я сидел на мягком стуле и нервничал: грязь под ногтями, которую я старался вычистить сломанной спичкой, старый военный камуфляж – я, наверное, был единственным, кто до сих пор ходил в зимней шапке и нарушал тем самым устав. Смешно. Раньше меня это волновало – патруль же мог остановить! Теперь это казалось такой мелочью. Так и в жизни, когда все спокойно, как в затхлом пруду, мелочь начинает казаться важной.

Шапкой я прикрыл наручники, но все равно нервничал.

Медсестра выводила мою фамилию в журнале приема больных. Тесный халат подчеркивал плавные изгибы ее тела. Я честно старался не пялиться на нее и смотрел на плакат, где было изображено перевернутое дерево, одна половина которого висела сухими ветками, а другая зеленела крупными листьями. Аллегория с легкими. Ясно. Жизнерадостная надпись сообщала, что туберкулез излечим.

– Имя, – спросила медсестра, поправив темную непокорную челку, чем вызвала у меня приток тестостерона. «Феи, – подумал я, – умеют легким движением подчеркнуть свою красоту. Сейчас если еще глянет из-под ресниц, то все – слова даже прокаркать не смогу».

– Марина, – хрипло ответил я.

Она замерла, успев вывести начало буквы «М».

– Что – Марина? – удивилась она.

– Имя. Твое, – сказал я, стараясь не опускать взгляд. – Что означает – морская. У тебя родители случайно не сталкеры?

Девушка от такого перехода растерялась, губы ее раздвинулись в улыбке, а на лбу пролегла морщинка.

– Нет, – ответила медсестра – А что?

– Тогда откуда у них такой ценный артефакт? – раздался противный голос за моей спиной. Я мысленно сплюнул на дешевый коврик под ногами. Оборачиваться на обломщика не стал. Вернее, обломщицу. Жирная, словно откормленная гусеница, тетка на корявых ножках проползла мимо и плюхнулась за соседний стол. Теперь я мог рассмотреть длинные немытые патлы, разводы краски на лице, словно она накладывала не макияж, а боевую раскраску для отпугивания.

– Ходят тут, нового чего сказать умишка не хватает, – раскудахталась она. Видимо, она и была тем доктором, к которому меня оформляли.

Уголки пухлых губ Марины опустились вниз. «Блин, – мысленно выругался я. – Ей с такой живой мимикой – да в актрисы! Что она забыла в этом клоповнике, который расположен рядом с радиационной свалкой?» Мне стало жалко девушку. Именно это чувство – жалось к медсестричке – помогло мне перебороть слабость. «Чего я сдался? Ладно девушка, чудное создание, которое духовно выше и чище, чем я, здоровый и наглый мужик».

Курица с противным голосом продолжила кудахтать, но я ее перебил:

– Да легко. – Подмигнул морской деве и спросил – Откуда взялось слово «брюнетка» в нашем языке?

– Как откуда? Как откуда? Коричневая, значит. С французского. Читать классиков надо, молодой человек, – скороговоркой проговорила докторша.

– «Брюнет» в переводе с французского означает «каштан». А «коричневая» – это совершенно другое слово. – Я вложил в свои слова весь сарказм, на который был способен. – Читать любой может, а понимать, что читаешь, – не каждой дано, – закончил я.

Марина опустила глаза, но я заметил ее яркую улыбку.

– Хам! Хамье! – начала возмущаться тетка.

– Да, и еще, – я повысил голос. – Я понимаю, почему вы так со мной обращаетесь… Что, с солдатика ни копейки содрать не получается?

Я повернулся и стал разглядывать докторшу. Нет плохих профессий – есть гнилые люди, которые портят мнение о профессии. Таких медиков я редко, но встречал. Наглые, чванливые, видящие в каждом больном деньги и только деньги.

– Да я буду жаловаться! Я такое не потерплю, в своем кабинете выслушивать оскорбления от черного… – завопила оскорбленная до глубины души врачиха.