Солдаты расхохотались, когда Шульгин оторопело вынул фляжку из вещмешка и поспешно открутил крышку. Бражка брызнула из горлышка густой пеной, плеснув на всех теплыми пахучими брызгами.

– Всяких бойцов видел, – сказал Шульгин, – но таких несознательных – впервые. Вы же подмочили репутацию политработнику. А если бы у меня сам командир полка попросил водички хлебнуть? А-а? Приедем в полк – всех отправлю на гауптвахту. Будете сидеть до первого вертолета на дембель.

Солдаты рассмеялись.

Праздничный ужин был готов. Открытые фляжки шипели пузырящейся брагой, стояли на расстеленных газетах открытые банки с подогретой кашей, тушенкой, и даже краснела глянцевыми боками редиска с полкового парника.

Все поднялись и молча, не чокаясь, подняли фляжки.

– За тех, кто не дожил до последнего Приказа!

Солдаты замерли неподвижно, каменно.

Фляжки застыли в руках.

– Кто знает, сколько осталось каждому из нас? – Шульгин задумчиво наклонил голову. – Хватит ли сил до конца? Вынесем ли все, что суждено? Эта операция тяжело началась и наверняка будет самой тяжелой из тех, которые мы перенесли. – Взгляд лейтенанта затуманился: – Выпьем за погибших… За дорогих наших павших ребят, которых Родина, словно злая мачеха нелюбимых пасынков, послала в чужую страну. За наши потери…

Солдаты приподняли фляжки, глотнули шипучую пену. Опустили вниз посеревшие лица.

– Новые солдаты будут получать вечные казенные квартиры, – проговорил Матиевский.

– Хотелось, чтобы Родина все-таки помнила погибших, – вздохнул Осенев, – а то ведь на памятниках павших афганцев до сих пор не пишут, где и за что погиб… Только по-граждански годы жизни…

– Точно, Осень. Ведь все же сразу узнают, что из Афганистана «цинк» пришел. Весь город сходится на похороны. Только глухие и слепые ничего не знают. А писать прямо нельзя… Кремлевские тайны… Нет, мол, никакой войны, нет никаких погибших, – раздраженно сказал Матиевский.

Когда все уселись на плащ-палатку, он придвинулся ближе к Шульгину, приглушенно пробормотал:

– У нас, товарищ лейтенант, сегодня и Приказ, и поминки, и именины. Словно заново родились. Было бы здорово собраться после этой войны за одним столом и посидеть, поговорить по душам… До самого рассвета… Товарищ лейтенант, приезжайте в гости, как брат… Вы наши жизни уберегли. – Матиевский вздохнул и добавил тихо: – Наши матери вам обязаны…

– Ко мне первому приезжайте, – вмешался меднолицый Богунов, – я в Крыму, в своем доме живу. А в Крыму, между прочим, море… Знаете, что такое море? Слушайте, люди…

Богунов набрал полную грудь воздуха, взмахнул руками, но так ничего и не сказал.

Только закатились васильковые глаза за бруствер окопа. И захрипела шорохами эфира радиостанция:

– Метель-один! Метель-один вызывает «Большое хозяйство», прием!

«Большим хозяйством» называлась станция оперативного дежурного в полку, предназначенная для связи командира полка со службами, оставшимися на основной базе. Сейчас эта станция была в ведении дивизионного генерала. Шульгин пододвинул радиостанцию поближе с удивлением. Оперативный дежурный никогда не выходил на прямую связь с младшими офицерами.

– «Большое хозяйство», Метель-один на связи!

– Метелюшка! – ворвался вдруг в эфир взволнованный женский голос. – Слава богу, ты живой, бедовая моя головушка!..

– Ленка, открой же ты, наконец, – звенели за дверью перебиваемые оглушительным стуком голоса медсанбатовских девчонок. Они ввалились в комнату женского модуля растрепанные, взбудораженные. – Ты что, дуреха, совсем ничего не знаешь, – затараторили они наперебой. – Две «вертушки» сбиты…

– Только что ребят привезли для «Черного тюльпана»…