– А я хочу сейчас! Дай посмотреть! Ну дай!

– Лёка, подожди, – быстро сказала мама. – Так ведь будет неинтересно. В Новый Год всё увидим. А вот мы с тобой тоже будем делать подарки.

– Секретно!

– Ну да, секретно.

– И никому не покажем до Нового года, – сверкнула глазами Лёка, – даже Настьке.

– Ведь так же интереснее будет! – сказала мама.

Лёка немного подумала и согласилась.

– Это будет тёте Эмме, – зашептала она, и я вернулась к своим открыткам.

* * *

А в понедельник утром мы заболели. Делать ничего не получалось. Мы тихо валялись под одеялами, глотали таблетки, дышали сосновыми почками и пили малиновый чай. Мама с бабулей говорили, что по школе «ходит простуда», а мне простуда представлялась хмурой худой тёткой в белом халате. Она ходила туда-сюда по нашим школьным коридорам и пахла лекарствами. Дышать было больно.

Только на четвёртое утро мне захотелось выбраться из-под одеяла. Мама была на работе. Бабуля налепила на меня перцовый пластырь, велела хорошо себя вести и ушла в магазин.

Под внимательным Лёкиным взглядом, я откинула своё одеяло и осторожно встала босыми ногами на пол. Голова почти не кружилась, моментально нырять обратно не было никакого желания. Я сделала шажок от кровати, потом ещё один, представляя, что это я отчаливаю от берега в море. Рыжий вислоухий морской котик с любопытством глядел на меня, обвив лапы совсем не морским хвостом.

– Настя. Тебе что бабуля сказала, – строго пробурчала Лёка из-за своего одеяла.

– Я сейчас. Только быстренько, и сразу вернусь. – Сказала я и закашляла. Голос был хриплый.

Вернулась я с этюдником, картонкой, бархатной бумагой и книжкой про Маугли. Тогда Лёка попросила принести ей «ту красную папку с завязочками, ножницы, и клей». И вскоре сосредоточенно засопела над своими подарками. Я тоже приступила к работе. Для мамы у меня получилась ёлочка. Такая нарядная, светящаяся ель-красавица посреди ночного зимнего леса. Основу я нарисовала ещё до болезни. Теперь она высохла, и я разбрасывала по тёмно-зелёному фону яркие разноцветные шары и фонарики. Намечала бусы и прозрачным слоем обводила всё, что должно было блестеть и светиться.

И ещё – по одной крошечной точке белил на каждый огонёк или шарик! Я сама удивлялась, как получилось живо. Мне уже не терпелось поделиться с кем-нибудь, да хоть бы и с Лёкой. Но тогда получится, что я сама первая не утерпела.

Было как-то неловко начинать разговор. Как вдруг Лёка сипло сказала:

– На-астя-а.

– Чего?

– А давай подарки посмотрим?

Настала тишина. Я сказала:

– Это же секрет.

– А мы наши, которые нам, не будем показывать. Ну дава-ай.

Тогда я взяла все открытки, которые были готовы, – кроме Лёкиной, разумеется, – осторожно прихватила за края мамину, с ёлочкой, и перелезла к Лёке на кровать.

Лека сказала «ух», сосредоточенно запыхтела и тут же принялась обезьянничать: «а для тёти Нины я сделаю ёлочку, а для мамы – ветку с шариками…» Раньше меня это злило, а теперь почему-то нет.

Наоборот, я сама с удовольствием разглядывала Лёкины подарки. И какая-нибудь простая-препростая принцесса в кривом платье нравилась мне гораздо больше, чем мои собственные изысканные картинки. Как будто Новый Год именно тут и есть, в её простых первоклашкиных поделках.

Дверь морозно хлопает. Деревянный стук и пружинный скрип исчезают не сразу. Как будто на мгновение примерзли к воздуху. Соседской машины во дворе не видно. Пусто и тихо.

Мы вывалились из подъезда в своих мохнатых шубах как Три Медведя. Топчемся на крыльце. Мама говорит, что вот, у нас шубы искусственные, а мне всё равно. Ну и что в том такого, что искусственные?