Вдруг за кустами звуки какие-то, возня и что-то вроде мычания, страстного такого, но негромкого.

Я встала.

Верно говорят, любопытство кошку сгубило. Вот бежала б своей дорогой, может, ничего бы и не случилось. Но нет. Полезла через голый куст, а он густой, зараза. Пробую потихонечку, чтоб не услышали. Продралась, смотрю сквозь решетку. Здесь самый дальний угол, сюда снег с территории школы сгребали всю зиму. Кучи высоченные, укатанные, с них на санках съезжают. Тут как раз из-за крыш луна вылезла – круглая, пузатая, тяжелая. Снег высветлила. Между этими кучами, так, что не видно ниоткуда, разве что из куста, там, где я притаилась, мужик девку убивает. Я сразу поняла, что убивает. Она голая на снегу лежит, руки у нее связаны чем-то и рот забит или заклеен. Это она мычит, кричать не может. Мычит и извивается вся, спиной своей голой по снегу елозит. А он ее ножиком режет неспешно. Вот так ведет лезвием сверху вниз от груди по животу. Кровь выступает и струйками стекает. И вся она уже в кровавых ручейках, и снег вокруг сочный, как гранат.

Мне сначала страшно стало. Очень. Я просто прилипла к месту, убежать не могу, глаза закрыть не могу, смотрю. Горячо мне становится, будто вливают в вены яд, он жжет меня повсюду, в каждой клеточке. Тело корежит. В голове набат – бум-бум в затылок, – и туман наплывает. Картинка сбоит, то далеко, кажется, то прямо перед носом – руку протяни, и вляпаешься в кровь. Я и протянула. Захотелось в кровь обмакнуть, горяча ли она. Гляжу, а это и не рука уже. Когти длинные, черные, острые. На четвереньки упала. Нет, на лапы. И в нос, только что отмороженный, бесчувственный, хлынули запахи. Много запахов. Оглушили грохотом. Я и не подозревала, что запахи имеют цвет, да еще и звучат. Раньше что? Ну, кофейком бочковым из буфета тянет, в столовке – рыба жареная, рассольник. Просто, обыденно. А тут все сразу по-другому стало.

Снег. Он сиреневым звуком пахнет. Тихим, бесконечным, таким: «А-аа, а-аа», – как музыкальная шкатулка игрушечная. От мужика того, убийцы, – бурной радостью, восторгом бьет. Чистым, синим, без примесей, громко, литаврами. А девка кислая – лимон, челюсть сводит. Я сразу поняла, так пахнет похоть. Она этого мужика хотела, завлекала, думала, он ее трахать будет, открывалась перед ним. А он ее… Ха-ха… Дура! Так тебе и надо. Мне захотелось прыгнуть на нее, разорвать это голое голодное тело, исходящее кровью и белой ледяной болью. Кусать его, грызть, почувствовать его вкус…

Стало весело.

Я ломанулась сквозь черные ветки обратно на дорогу, помчалась, вывесив язык. Мне было жарко, от шерсти валил пар, я это чувствовала. Меня гнала радость – буйная, животная.

Сколько времени я бежала, где, куда, не знаю. Как перекинулась обратно, не помню.

«Убийца всегда возвращается на место преступления…» Смешно.

Вот я и правда вернулась, шлепаю с утра через тот же двор, где вчера это… Ничего, что я почти каждый день тут хожу в контору свою? С улицы в арку между банком и книжным магазином – и по дорожке, меж луж лавируя, в глубине двора, чтоб срезать. Да и не я одна. Вон впереди пара теток труси2 т… Во встали. Жалом водят: «Чей-то? Полиция, че ли? Случилося че, а?» Козы любопытные. Случилось, случилось… Еще как случилось.

Вон полицаи шебаршатся. У машины покурить встали.

Вон еще один подошел. Здоровается, ручки жмет. Где я его видела? Высокий. Стройняшка, не раздавшийся в брюхе. Куртка моднявая, овчинная кожа, тонкая, серая, не дешевый куртец. Повернись-ка, дай рожу глянуть… Повернулся. Точно видела. Вроде недавно совсем. Ничего такой. Лет тридцать пять – тридцать семь. Волосы давно не стриженные, лохматые, каштановые. Лицо жестковато. Ну, это понятно, мент – не кисейная барышня. Глаза зеленые… Хотя нет, глаз его я отсюда разобрать не могу, далеко. Но они должны быть зелеными. Холодными и яркими. Как ряска на болоте, под которой скрывается трясина.