– И не надо! – бабка резюмировала.

Тут уже включилась моя рыба. Глубоко заглатывая воздух, как будто тоже что-то силилась сказать.

Продавщица, не мигая мне в лицо, прошептала:

– Только уходите!

А мы здесь и не собирались ночевать!

Я оглянулся. Оглушенная, она… Даже, кажется, забыла утопиться…

Мое пришествие, второе, завершалось.

Бабка видит: что такое? Я в смятении. «Ах бабка, рвач она такая!» – я подумал.

Бабка даже растерялась, встав как вкопанная:

– Может, кто-то думает: я рвач?

Я даже вздрогнул и, опустив глаза, ей прошептал:

– Она ошиблась… – в смысле, продавщица.

– И это говорит мой внук? Какой позор! Не, ты правда ничего не понял?! – я не понял! – Как же? Как же объяснить тебе доступно?..

Вдруг бабка снова резко тормознула. Он сидел. Он оказался очень даже кстати. Этот нищий, на обочине дороги. С кепкой, вывернутой в небо. И пустой. Мол, бог подаст. Но бог не торопился…

И тут бабка, наклонившись грациозно, мне показалось, даже не раздумывая, с легкостью рассталась с тем рублем. Я, что называется, отпал. Ну и нищий, натурально, охренел. Бабка:

– Да, так на чем мы там остановились? Ах, тот рубль, что нам вернула продавщица! – я кивнул. – Это… Запомни, Слава, раз и навсегда, – компенсация морального ущерба! Компенсация…

– …морального ущерба!

Мы пошли, уже не останавливаясь.

И этот день был – даже не четверг!..

Был я пацаном, учился в школе. Ну, как учился? Так я и учился.

Года я не помню, врать не буду, но в канун 8 Марта, это точно, ехал я домой. Тогда только-только вышли на маршрут автобусы «Икарусы» гармошкой, составные. Цвета очень крупного лимона.

Сижу я у окошка впереди, припав к окну. Простор– ное окно, ну как витрина, а в витрине выставлен пейзаж. Кругом грязюка, мутные ручьи. Все непролазно, все как полагается, но – весна, спасибо и на том. И настроение вполне себе прекрасное. И дышится, что главное, легко…

Вдруг «Икарус» нервно так тряхнуло, как будто он на кочку наскочил. А это рядом кто-то рухнул на сиденье, а точнее, просто обвалился. Габаритами припер меня к окну. И перекрыл пейзаж, как кислород. «Ого! – подумал я. – Кто это тут?»

Я оторвался от окна – и отшатнулся. Матерь Божья! Оказалось, он – это она!

Значит так: глаза. Эти губы шиворот-навыворот. Нос приплюснут, уточкой такой, как из батискафа, но снаружи! А сама… Знаю, это неполиткорректно, но мы здесь все свои, а потому… Ну просто негритянка негритянкой!

Мне уже не до окна и за окном. А эта… Она дышит так натужно, а еще бы! Она, может, за автобусом бежала. И так плавно опустилась на сиденье…

Вообще-то я не делаю различий, негритянка там, не негритянка. Я же родом из советской школы, я же в духе интернационализма. Нас учили Африку жалеть. Учили поднимать ее с колен, хотя бы в школе! Расизм, апартеид и все такое, грубо говоря – но пасаран!

И тут я к ней проникся… Ну не знаю, что ли, состраданием. Ах, эта негритянка африканская! Здесь она одна, в чужой стране…

А в руках моих большой букет мимозы, ну огромный. Когда я нес, меня все останавливали:

– Ой, какой красивый, где вы брали?

– Где я брал! – я отвечал загадочно. И настроение заметно улучшалось…

И вот букет везу к себе домой. То-то же обрадуется мама!

Но негритянка вносит коррективы. Человек активного сочувствия, дай я ей дам хоть маленькую веточку, хоть что. От мамы не убудет, это точно, а негритянка уже будет не одна. А с веточкой мимозы в этот день. Все же женщина, хотя и угнетенная…

Мне остается остановок где-то пять. Ну, думаю, вручу я ей в конце. Вручу – и деликатно улетучусь. Она мне не успеет и «спасибо» и, скорей, меня не разглядит. Пацан-пацан, а понимал уже тогда: благотворительность – должна быть анонимной!