– Не надо, – схватила его за запястье. – У меня есть Марк. Пойми ты уже, наконец! – отчаянный вскрик. – Пойми, Денис!

– Ещё раз заикнёшься про него… – он не договорил, но это было и не нужно. Ярость, что скрывалась в нём, его взгляд, его напряжение: во всём читалась угроза. – Хорошо он тебя трахал, Аврора? – недобрая усмешка. – Хорошо с ним было? Кто из нас лучше?

Не знаю, чего он хотел добиться от меня. На какое-то мгновение мне показалось, что я понимаю его. Как прежде. Что могу прочитать его по взгляду. На миг, всего на какой-то миг мне показалось, что слова эти рикошетом бьют в него самого, что врезаются в него, оставляя за собой кровоточащие раны. Всего на миг.

– Хорошо, – я попыталась оттолкнуть его, вывернуться, но он не сдвинулся с места.

Слишком сильный, чтобы я могла хоть что-то противопоставить ему, слишком разъярённый, чтобы услышать в моём голосе отчаяние, слишком прямолинейный, чтобы хоть что-то понять.

– Хорошо! – выкрикнула, ногтями впиваясь в его запястье. – Хорошо, понятно тебе, Дэн?! Мне было хорошо! – кричала, а по щекам катились слёзы.

– Сейчас и проверим, – рык из самого нутра.

Резко он раздвинул половые губы и провёл меж ними.

Я втиснулась в стену. Зажмурилась и сжалась. Нет… Нет, только не вот так.

– Сука!

Кулак его врезался в стену возле моей головы, и я услышала звон стекла. По щекам катились слёзы, всю меня била крупная, не унимаемая дрожь.

– Сука!

Снова удар, за ним ещё один. Висящая на стене чёрно-белая фотография накренилась, разбитое стекло посыпалось на пол.

– Ты же замуж выходишь, – тяжело дыша, он схватил меня за волосы и дёрнул голову назад, заставляя смотреть ему в глаза. – Замуж, блядь! А сама течёшь, как… – мотнул головой. Верхняя губа его дрожала, в глазах пылали ярость, ненависть, презрение. – Дрянь.

Пальцы Дэна впились в мою ягодицу, в бедро, прошлись по чёрной туши татуировки. Взгляд выжигал всё то, что ещё оставалось несожжённым.

– А это зачем?! – сквозь зубы, а после с криком: – Зачем, Аврора?! Нахрена, мать твою?! Дрянь… – последнее слово совсем тихо, сквозь зубы и ещё раз с размаху по стеклу. Фотография накренилась сильнее, дождь из стекляшек посыпался к моим ногам. Я заметила выступившую на и без того разбитой руке Дэна кровь и, закрыв рот ладонью, зарыдала в голос.

Сил сдерживаться не осталось совсем. Он смотрел, как я, скатываясь по стене, оседаю на пол. Смотрел с неприкрытым отвращением. Я и сама была себе отвратительна.

Уткнувшись в колени, я громко разрыдалась. Стекло захрустело под подошвами его ботинок, слёзы потекли сильнее. Сквозь застилающую глаза пелену я видела, как он уходит, слышала тихий звук его шагов, кажущийся мне громом. Каждый шаг – удар сердца, каждый удар – подобно удару ножа. Моё собственное сердце резало меня, ранило.

– Ну почему… – всхлипывая, давясь слезами, вырвалось у меня. – Дэн…

Зажала рот рукой, помотала головой. Вдох и выдох. Заметила несколько окрашенных алым стёклышек на полу, прямо возле мыска своей белой туфли и окончательно сорвалась. До воя, до судороги, выпуская наружу всё, что так долго копила в себе.

Сидя за столом в полутёмной кухне, я смотрел на собственные разбитые костяшки. Рядом стояла бутылка отличной финской водки, к которой я так и не притронулся. Поначалу казалось, что накидаюсь до зелёных чертей, и легче станет, но стоило донышку стопки удариться о столешницу, пришло чёткое осознание – не станет. Нихрена не станет. Ни сегодня, ни завтра, ни даже спустя грёбаную вечность.

Не знаю, что заставило меня поднять голову и посмотреть в сторону двери. Внутренняя чуйка.