Солнце только высунуло нос из-за резных верхушек пальм, китаец вышел из хижины, был его черед охранять пленников, а заодно принести им воды. Сдохнут, не дай бог, а люди – это деньги, девок можно продать в бордели, мужиков, что покрепче – в рабы, кого-то – на органы, люди – дорогой товар. Если товар пропадет, от босса достанется всем, церемонится он не будет, может и самого тебя продать, чтоб покрыть убыток. Он взял на складе две огромных бутыли воды, одну взвалил себе на спину, придерживая левой рукой, в правую попытался взять одновременно автомат за ремень и вторую бутыль. Не получилось. Бросил автомат на песок, стал двумя руками спускать с плеча тяжелую пластиковую баклагу.

– Тебе помочь? – за спиной прозвучал женский голос.

Ду Гоудань резко выпрямился, бутыль сорвалась со спины.

– Давай, ты возьмешь одну бутылку, а вторую мы понесем вместе.

Это была она, Сюин, в легком шелковом халатике, серебристом с большими красными розами, перетянутом узким пояском. Ее черные длинные волосы рассыпались по плечам. Она шла к нему босиком, песок поскрипывал под ногами. Она улыбалась. При каждом шаге халатик слегка распахивался, обнажая круглые коленки. В этом халатике, новом, купленном специально для него, она встретила его последний раз. Она ждала его, а он убил ее, наслушавшись змеиного шепота этих чертовых соседей, лучше бы он зарезал их. Ду Гоудань попятился, споткнулся о бутылку, рухнул на задницу и продолжал пятиться на четвереньках.

– Куда ты, Гоудань?

Как он любил слушать ее голос, звонкий как колокольчик, звенящий в праздник Чуньцзе. Но сейчас от этих звуков все внутри у него схлопывалось, сворачивалось в тугой узел, и развернуть, развязать его он был не в силах. Женщина наклонилась и подняла автомат:

– Возьми, Гоудань, это твое. Или тебе нужно это?

Она вытащила откуда-то, казалось, просто из воздуха нож гудао, кухонный топорик для рубки мяса, стальное широкое лезвие, деревянная рифленая ручка. Тот самый… Которым он убил ее. Лезвие было покрыто грязно-коричневыми пятнами. Запекшаяся кровь? Или ржавчина? Вдруг она швырнула и автомат, и нож к его ногам. Лицо ее исказилось, вытянулось лисьей мордой, она оскалила мелкие белые зубы.

– Хули цзин, ведьма! Сдохни! – закричал Ду Гоудань, в груди его лопнул горячий тугой узел.

Вскочив, он схватил автомат и длинной очередью практически перерезал пополам кинувшуюся на него женщину (?), лисицу (?). Тело упало, и его тут же поглотил песок, засосал как трясина.

– Желтомордый, чего палишь? – к нему бежали с автоматами наперевес трое его товарищей.

Не узнавая, не видя никого, Ду Гоудань стрелял и кричал, кричал и стрелял, поливая очередями пустоту перед собой. Первый бегущий к нему, высокий немец, весь покрытый татуировками, споткнулся, напоровшись животом на пулю, и тогда двое остальных в упор расстреляли маленького китайца.

Легким облачком я завис в воздухе. Мне было весело. Игра получилась даже интереснее, чем я рассчитывал.

Забавно, человечки так боятся мертвых. Тех, кого любили, боятся. Может быть, это потому, что они встречали их один на один? А если человечков будет несколько, и к ним навстречу выйдут их покойники, они испугаются? Я посмотрю.

Двое тащили тело бедолаги Ду Гоуданя за руки по песку. Сбросить его в море, пусть им займутся акулы, мурены или крабы. За ними тянулся извилистый широкий след, будто ползла толстая сытая змея.

– Нет! Я не пойду туда! Отпусти меня, глупая бабка, – звонкий мальчишеский возглас заставил их обернуться.

Позади, пересекая прочерченную трупом борозду, шли держась за руки старуха и ребенок лет шести. Вернее, старуха тащила мальчонку за собой, а он упирался, старался вырвать свою руку из бабкиной сжатой ладони, но не мог, она держала его крепко. Да и как бы она могла его отпустить, если и старуха, и мальчик были единым целым, единым фантомом, они оба – я.