– Прекрасно выглядишь, – впервые улыбнулся Он ей. Кофе и душ начали действовать. Он уже не видел в ней раздражитель.

– Спасибо, – с опаской бросила косой взгляд на Него она. – Это мне?

– Да, конечно! – предложил Он ей чашку. – Могу сделать бутерброды. Я утром не ем…

– Спасибо, – отказалась она. – Я буду тоже только кофе.

– Извини, – протянул Он не подымая взора. – По утрам я невыносим.

– Ничего… – отпила она из своей чашки.

Дорогу до работы они преодолели вместе. Она хотела было взять Его под руку, но Он привычным жестом освободился от этого атрибута, неуместного по утру.

Женька едва втиснулся в поезд метро. Жил он где-то в районе Жукова и потому в самый час-пик имел все шансы просто не поместиться в вагон, невзирая на свою худощавую фигуру.

Толпа втащила его вовнутрь, прижала к противоположной двери и там же бросила, оставив самому барахтаться средь массы разгоряченных тел, спешащих по своим делам.

Больше всего, как водится, раздражали старушки. Нет, не то чтобы Жека к ним питал какое-то неуважение или относился предвзято, но их массовое присутствие в час-пик, во время, когда основная масса людей спешит на работу, удручало. Старушки ехали ради того, чтобы ехать, ибо проезд у них был льготный. Ехали на базары, с огурчиками на двадцать копеек дешевле, чем возле дома; в пункты приема стеклотары, где за пивную бутыль дают на пару копеек больше… При их льготном проезде и массе свободного времени эти поездки давали наряду с чувством причастности к жизни, которое они порой уже и не ощущали, ещё и кое-какой доход или экономию сверх того, что они имели возможность получить на рынке или в пункте приема стеклотары у себя на районе.

Одна из таких, невысокая, напоминающая изрядно переполненный бочонок пива, попахивающая соответственно, тёрлась своими сумками и поношенным гардеробом о Жеку. Жека нервничал, вскипал, но врожденное чувство воспитанного кролика из советского мультфильма о Винни-Пухе, не позволяли ему ответить адекватно возникшему раздражителю.

Старуха нервничала не меньше него. Её переполненные стеклотарой и пластиком сумки то и дело кто-то толкал, наступал, грозя попортить драгоценный скарб, а то и просто отшвыривал, стараясь отодвинуть эту погань подальше от себя. Бабулька в выражениях не стеснялась, взмахивала руками, вспоминала свою нелегкую жизнь, кляла всех в округе, вспоминала времена развитого социализма и при каждой такой вспышке Евгению доставалось, наверное, больше всех.

– Разрешите пройти, – наконец он увидел освободившийся просвет в толпе, что на каждой остановке претерпевала определённых ротаций. – Мне туда…

– Иди, иди, – прохрипела в ответ ему старушка, которой выбросить весь свой негатив было просто необходимо, а предмет приложения такового не имел, в принципе, ни какого значения. Был это студент, что в тихую пинал её бутылки и потом весело смеялся реакции старухи на звон стекла, был ли то уставший и потому не разбирающий дороги клерк, спешащий на работу, или просто Женька, мешавший ей опереть свой массивный зад о двери, которые по всему следованию поезда, до самой конечной, так ни разу и не откроются.

– И вам всего хорошего! – огрызнулся Жека, проходя мимо неё, а точнее, перепрыгивая через ворох оберегаемых старухой ценностей.

– Понарожают идиотов! – охарактеризовала в спину Женьку она. – А воспитывать потом не хотят. Вот в наши времена… – завела извечную историю, наверное, присущую каждому поколению.

– Привет! – кто-то дернул Женьку за штанину, когда тот продирался подальше от старухи, в центр вагона.

– Привет, – ответил машинально он и едва не проскочил говорящую. – Ты здесь откуда? – удивился он.