В один прекрасный майский день в дверь Леви постучали. «Лялька, вставай. Срочно в радиорубку. Важное сообщение». Было 6 часов утра. Обычно утреннее сообщение передавалось в 8 часов. У Ляльки тревожно забилось сердце. Что бы это могло быть? На радиостанции ее встретили плачущие от радости коллеги: «Лялька, Победа! Понимаешь? Победа!»

Сообщение о капитуляции фашистской Германии и о победе советских войск было безоговорочно решено поручить сделать Ляльке. Только ей! Лялька, стараясь подавить рыдания в своем голосе, набрав воздуха и затаив на мгновение дыхание, приготовилась вещать. И всё-таки на самой последней секунде спокойствие покинуло ее, и она закричала в микрофон: «Победа, дорогие и любимые мои товарищи, Победа-а-а!!!»

На ватных ногах вышла из здания. Огромное количество людей, окруживших радиостанцию, смеющихся и плачущих, бросилось к ней, люди подхватили ее на руки и стали бросать в воздух. «По-бе-да! По-бе-да!» – скандировали они.

«Сколько я буду жить, никогда не забуду этого», – рассказывала Ляля маме и сестре о случившемся в тот день.

В июне 45-го Лялька поехала в Москву поступать в педагогический институт и, уже живя в студенческом общежитии, узнала из маминого письма новость о том, что к Розе приехал майор Моисей, женился на ней и увез свою жену-врача в военный гарнизон в Закавказском военном округе.

Хотя Ляля очень уговаривала мать переехать в Москву, Мария отказалась. В Уфе она нашла свой второй дом, вторую родину, новых друзей. Особенно близко она сдружилась с Ханой. О том, чтобы вернуться назад, в Белоруссию, не могло быть и речи. Там остались развалины и боль о погибших близких.

Июль сорок первого. Уже месяц топчет проклятая война своими тяжелыми, пыльными сапогами советскую землю. С победным маршем занимают немецкие войска деревню за деревней, город за городом. Измученная и окровавленная, отступает Советская Армия, оставляя за собой погибших солдат – мальчишек, не успевших сказать свое первое «люблю», падающих в обморок при виде крови раненого товарища и не успевших еще поселить в своей душе гнев и ненависть, так необходимые для того, чтобы безжалостно выпустить пулю или проткнуть штыком грудь врагу, извергу и фашисту.

Каждый день собирались жители маленького белорусского городка С. к зданию городского совета, чтобы услышать новые сводки Советского информбюро. Новости были нерадостные.

Уходили на фронт сыновья и мужья, и пыль дорог застилала, как туман, их спины. Наступило время, когда почтальоны возненавидели свою работу, всё чаще и чаще принося в дома похоронки. Жены и матери молили Бога, чтобы такой желанный в мирное время почтальон прошёл мимо их ворот. Но всё чаще и чаще нежданное известие приходило в семьи, окна и зеркала накрывались темной тканью, и вмиг постаревшие и поседевшие женщины разрывали рыданьями вечернюю тишину.

Закончив вечернюю молитву и разрешив приступить к еде, Иосиф печально осмотрел всех сидящих за столом. От пустых стульев, некогда занятых ушедшими на фронт сыновьями, веяло печалью и болью. Где же вы, мальчики – Зяма, Зелик и Боря?

Зяма, или как его по-русски в паспорте обозначили – Зиновий, вернувшись из армии и женившись на соседской Циле, за которой пробегал всё свое школьное детство, в первые же дни войны ушел в солдаты, оставив на попечение родителей свою беременную жену. «За него не боюсь. Он стержень. Его не сломать», – подумал отец.

Зелик, не желая ждать полгода до своего совершеннолетия, пошел на фронт добровольцем. Для отца он был самой большой проблемой. Непоседа, которого невозможно было удержать дома. Ему не терпелось скорее вон, на улицу, где его поджидала уличная шпана. Зачинщик уличных разборок и гроза маменькиных сынков. Если в городе случались драки, то милиция первым делом шла в их дом. И даже если отец точно знал, что Зелик в это время был дома или во дворе – так сказать, «на глазах» – как же трудно было оправдаться и доказать это: слишком уж часто парень был замешан в подобных делах. Красноармеец, записывающий в регистрационный лист добровольцев, оглядев Зелика и послушав, что о нём нашептал на ухо начальник отделения милиции, сказал: