Чурюкин знает, что говорит: эту вспышку 60-70-х годов он с коллегами на плечах вынес – в лечебном заведении, стыдливо замаскированным тогдашними властями Уфы под больницу №2 на ул. Севастопольской. И когда он рассказывает – и про прежних пациентов, и про нынешних «малолеток», не боящихся ни черта, ни бога, я невольно вспоминаю ушедшую из кабинета Таню. Она тоже без комплексов, «раскованная». Но как притихла она, когда Анатолий Севастьянович стал говорить, что в дальнейшем, чтобы родить здорового ребенка, ей будет необходим профилактический курс лечения пенициллином во время беременности. Она даже как-то съежилась и постарела лицом:
– Я ведь никогда не думала, что это может случиться именно со мной. Мне всегда казалось, что сифилис – это где-то далеко…
И тогда я подумал, что у нее с Андреем очень серьезно, быть может, они нашли друг друга – и эта встреча на всю жизнь… Только смогут ли они забыть, каким диагнозом были повенчаны их чувства? Смогут ли жить, не страшась последствий случившегося?
– однажды написал великий лирик совсем по другому поводу, не подозревая, какой ужасный смысл можно вложить в его слова…
…Пришел Исумер Евсеевич Фельдман – и повел меня в палаты. Обычные комнаты с кроватями, где палаты «кожников» порой соседствуют с уже не заразными «венериками». Унылый быт: вот папа из соседней палаты в гости зашел к семье – хлопочет молодая женщина (у всех жен здесь застывшие глаза), в углу на койке приткнулась златокудрая девочка лет полутора, сушатся колготки… Когда спирохету приносит один, порой болеют целыми семьями. Иногда детей привозят прямо из роддома – тех, что заразились в утробе матери и родились маленькими сморщенными старичками, лишенными подкожной жировой клетчатки. («Мы однажды лечили пятидневного «Пушкина», – вспомнил кто-то из врачей, – прозвали его так, поскольку был он Александром Сергеевичем. Еще смеялись: вылечим – новый Пушкин вырастет…») Бывает и наоборот – не замеченная вовремя у ребенка болезнь годами таится, чтобы потом обнаружиться у цветущего двадцатипятилетнего парня…
– Много здесь нарушающих порядок? – спрашиваю я у Фельдмана, когда он пытается отобрать карты у четверых «венерических», сунувших запретную колоду под одеяло.
Он вздыхает и только машет рукой:
– Тут поначалу не больницу строили, а общежитие – нет общего коридора, блочная система, персоналу не уследить за каждой палатой. А народ там, где «венера», поверьте, очень тяжелый. Я каких только чудес не нагляделся…
Из диспансера злостных нарушителей выдворяют «под надзор» в закрытый стационар, где замки, охрана… Но случаев не убывает: то в палате кто-то выпил, то два кожных больных увели «венеричку» в посадку за корпусами, то закатила «концерт» невинная на вид школьница, приведенная в лечебницу мамой за ручку… А на окне у Фельдмана разорванная и мятая история болезни: пьяный муж разгневался, когда на обследование положили жену. Деликатный Исумер Евсееевич надеется, что когда-нибудь войдет этот протрезвевший муж в кабинет, увидит содеянное – и устыдится….
Уходя из больницы, я все не мог отделаться от чувства, что все увиденное – какое-то наваждение… Конечно, цифры заболеваемости люэсом по республике не так уж велики – ноль целых, семьдесят три сотых человека на 10 тысяч населения, как сказал Чурюкин… Но врачи встревожены: диаграммы роста отразили кризис общественной морали, свертывание санпропаганды. Грядут нежданные последствия сексуальных взрывов и освоения отечеством всех эротических извращений и достижений мирового опыта. Лет пять назад разве слыхали мы о гонорее гортани? Или о вензаболеваниях тринадцатилетних? Или о том, что гонококки настолько приспособились к лекарствам, что уже, несмотря на одиннадцатикратные дозы, двоих из десятка любителей пикантных «приключений» не вылечишь обычным способом и нужны особые методы?