– А ты хочешь услышать, что на твоем было лучше? – Знаю, что мой вопрос звучит как издевка, но остановить себя не в силах, хоть голоса сейчас практически нет, а с губ срывается только хриплый шепот.

Чувствую, как его пальцы больше не сжимают мои волосы, ослабляя напряжение. Теперь они сдавливают мой затылок, что приносит мне странное удовольствие, посылая в мозг сигналы о расслаблении. Я едва ли не через силу заставляю себя не прикрыть глаза и не замурчать от столь резко сменившегося настроения Клима.

– Я не хочу о тебе ничего знать, – слышу холодный ответ, идущий супротив движений его собственных рук, отдаваясь во власть грубой ласке, которой он подвергает меня после острой боли.

Наша странная близость заканчивается так же стремительно, как и была начата. Он отходит от меня на несколько шагов, лишая своего тепла, точно и не было сейчас ничего, а я едва не падаю, пытаясь вспомнить, как самостоятельно стоять на ногах. Выгляжу, наверное, ужасно после этой сцены, ощущая, как слезы на щеках уже начинают стягивать кожу, но даже не пытаюсь как–то исправить свой жалкий вид. Это его рук дело, хоть он и стоит так, словно сейчас ровным счетом ничего не произошло.

– Другая часть получена через знакомого опера в Госнаркоконтроле. Это всё что я могу рассказать, теперь мне можно идти? – попятившись от него назад, увеличила, между нами, расстояние, опасаясь, что личина спокойствия вновь может его покинуть. Хотя, конечно, понимала какой триггер вызвал эту ярость.

Клим смотрит на меня внимательно, оценивающе.

– Ты не послушалась меня и осталась в этом городе, – игнорируя мой вопрос, напомнил о последнем нашем разговоре, который я не восприняла всерьез.

Теперь же поняла, что попала в силки и ощущала, как петли на мне затягиваются всё туже и туже, перекрывая кислород. Он действительно полагает, что я уеду из Москвы? И куда, в город Н., где у меня ровным счетом никого и ничего нет?

– Я не собираюсь никуда уезжать, – твердо произношу, вновь чувствуя страх и безысходность.

– Здесь у тебя не будет жизни, я приложу все усилия, чтобы ты нигде и никем не могла получить работу.

Его голос полон стальной решимости и когда я смотрю в эти холодные глаза, по моему телу проходит неприятная дрожь. Нет сомнений – он сдержит слово. Как и его отец когда–то. Мне становится трудно дышать, я пытаюсь отслеживать вдохи и выдохи, но это дается с трудом.

– Зачем тебе это, Клим? – спрашиваю я тихо, продолжая смотреть ему в глаза, – ты спокойно жил, не озадачиваясь вопросами о том, где я и что со мной. Так что же изменилось?

Первое время после того, как пошла на поводу у его отца, я во всем винила только себя. Мое мнение на случившееся менялось по мере взросления. Я одного не могла понять ни тогда, ни сейчас: как он мог поверить в то, что я могу ему изменить? Он знал о том давлении, которое оказывает его отец на меня, что для такого как Самгин старший, я ничтожество, устранить которое со своих тактических карт, ему ничего не стоит и жалости не вызовет. Но самое главное – он знал о моих чувствах к нему.

Да, я предала его в том, что не поделилась бедой, не разделила её с ним, не смога рискнуть жизнью бабушки. Но и он предал меня, так легко поверив, не подумав разобраться, не задаваясь вопросом о том, так ли всё было на самом деле как казалось на первый взгляд. Просто умылся кровью Максима и моими слезами, и ушел.

Тогда я любила его так сильно и горячо, что мне некуда было девать это огромное чувство, которое, казалось, во мне не помещается, переполняя и разрывая меня изнутри. И со временем оно трансформировалось в другие эмоции. В злость, отчаяние, а теперь вновь в ненависть. Я смотрела на него и видела его отца, в этом отношении ко мне, словно меня можно легко устранить, не считаясь с моими чувствами. Я всеми фибрами души ненавидела таких людей как Самгин–старший, а теперь, к своему ужасу, поняла, что и сын недалеко от отца ушел.