Чем он хуже приятеля? Пусть за этот прыжок не дадут значка, но надо же себя когда-нибудь попробовать, проверить – действительно ли ты готов к труду и обороне?

Сначала лезть на вышку было совсем не страшно, потом начали предательски дрожать коленки, а на самом верху и вовсе захватило дух, но Костя старался не показать виду. Инструктор приладил на нем лямки снаряжения и легонько подтолкнул к краю площадки. И тут ноги словно налились свинцом, люди внизу показались мелкими букашками, и сделать последний шаг, отделяющий от пропасти, стало почти невозможно. Но он преодолел себя и, зажмурившись, прыгнул.

Ничего страшного не произошло – дернули лямки, натянулись стропы, и парашют плавно опустил его в заполненную опилками яму. Правда, земля, вернее, опилки больно стукнули по подошвам, но это такая ерунда – в детстве куда страшнее прыгать в снежные сугробы с обледеневшей крыши сарая.

Испытав себя, Костя записался в секцию парашютистов при аэроклубе. Дважды прыгнул с дирижабля, но потом узнала мать, пожаловалась отцу, и тот строго-настрого запретил «лазить под небеса» – суровый родитель, работавший мастеровым на заводе, одобрял увлечение сына техникой, но к авиации или парашютам допускать не захотел.

Призывная комиссия учла знания Крылова, и он попал в школу военных радистов, расположенную в тихом пригороде Москвы.

Вскакивать по команде «подъем», одеваться за считаные секунды и ходить строем Костя научился быстро. Только часто скучал по дому, родителям, веселой соседке Валентине. Скоро выпуск, присвоение звания младшего сержанта войск связи и новое место службы. После армии Костя твердо решил пойти работать на радиозавод и поступить в техникум или даже в институт. Только когда это еще будет? А пока он видел во сне свой двор, залитый ярким солнечным светом, и маму, развешивающую белье…

Тихо ступая, по коридору казармы прошел дежурный офицер, ответил на приветствие дневального и посмотрел на часы – сколько осталось до подъема?

Его со вчерашнего дня беспрерывно мучила надоедливая зубная боль, а идти к врачу не хотелось. И он тянул до последнего, надеясь, что боль пройдет сама собой, затухнет, избавив его от необходимости садиться в кресло дантиста, представлявшееся чуть ли не электрическим стулом.

Часы показывали пять ноль-ноль. Было раннее утро 22 июня 1941 года.

Волков проснулся сразу, как от толчка в плечо, – трамвай поворачивал, проехали Сретенский бульвар, скоро его остановка. Энергично потерев ладонями лицо, он ощутил на щеках жесткий ежик щетины – успела отрасти за ночь. Надо побриться, вернувшись домой, а потом еще раз вечером, чтобы прийти к Вале на свидание свежевыбритым, слегка пахнущим одеколоном.

Он вышел из вагона. Где-то не спали, из открытого окна слышался плач ребенка, но на улицах еще безлюдно.

Шагая через две ступеньки, Антон взбежал к дверям своей квартиры, хотел позвонить, но потом передумал – мама, наверное, уже легла, зачем ее беспокоить, – и достал ключ. И тут двери неожиданно распахнулись, и Волков с удивлением увидел встревоженную мать, которая, похоже, и не собиралась ложиться.

– Почему не спишь? – проходя в прихожую, спросил Антон.

– Антоша, красноармеец приходил, тебя срочно вызывают, – мать прислонилась спиной к двери. Губы ее задрожали, лицо сморщилось от едва сдерживаемых, готовых пролиться слез.

– Давно? – он быстро прошел в комнату, распахнул дверцы платяного шкафа и достал форму.

– Минут десять как ушел, говорил, срочно, – повторила мать, стоя на пороге комнаты. – Опять надолго, сынок?

– Не знаю, мама, не знаю, – натягивая сапоги, ответил он. – Согрей мне, пожалуйста, воды быстренько, побриться надо.