В шестнадцать лет я читала Тейяра де Шардена и Пауля Тиллиха. Я стремилась найти Бога, в которого смогла бы поверить, – Бога, озабоченного чем-то поважнее категорий А, В и С киношной «табели о рангах». Наверняка у Бога есть интересы посерьезней, правда? Вот и Пауль Тиллих говорил мне то же самое. Он считал Господа «основой бытия» – и я отчаянно жаждала такого Бога, который дал бы мне чувство основательности.

В предпоследнем школьном классе кармелитские священники пригласили к нам стороннего учителя, который должен был ответить на все вопросы о вере, которые могли у нас возникнуть. Помню, как сидела в маленькой аудитории и слушала, как он говорит: «Итак, Небеса, как вы уже поняли, – это что-то вроде того, как сидеть в кинотеатре рядом с матерью и наблюдать Господа на экране». Его слова привели меня в ужас. На перемене я поделилась своим недоумением с одноклассницами.

– Зато он такой красавчик, – в унисон выдохнули они, даже не обратив внимания на суть моих слов. «“Красавчика” маловато для объяснения», – недовольно пробурчала я.

Слухи о моем смятении достигли ушей сестры Мэри Сесиль, директора нашей школы. Меня вызвали к ней в кабинет, словно я устроила какие-то беспорядки.

– Ты выглядишь очень несчастной, – сказала директор. – Уныние тебя не красит, а теперь ты и других учениц расстраиваешь.

Ласковая, немного сутулая, сестра Мэри Сесиль хотела для меня только лучшего. Она чувствовала, что мне, видимо, нужен психотерапевт. Мою концепцию Бога следовало откорректировать, и поэтому, ради моего собственного блага и спасения моей бессмертной души, меня отправили к сестре Мэри Реймонд. Отныне по четвергам, после уроков, мне следовало посещать ее, живущую в семидесяти милях от Либертивилля. О том, что я могу отказаться, не шло и речи.

Мэри Реймонд – сестра милосердия и психотерапевт в одном лице – обитала в кампусе колледжа Святого Ксаверия, что на дальнем, южном конце Чикаго. Чтобы добраться туда, пришлось ехать по широкой платной дороге, по семь пунктов оплаты в каждую сторону. На скорости тридцать миль в час я ловко забрасывала четвертаки в монетоприемники. Я гордилась своей меткостью. А еще гордилась своей честностью при разговоре с сестрой Мэри Реймонд. Я рассказала ей все как есть – что не верю в того уютного Бога, о котором мне рассказывают в школе и которому меня учат. Уж конечно, Господь должен быть чем-то большим, чем считают наши монахини и священники. И уж конечно, у него должны быть ответы на мои вопросы, должна быть сила поддержать меня, пролить бальзам на мою израненную душу, избавить меня от мучительного чувства пустоты.

Сестру Мэри Реймонд мое беспокойство не напугало. Она объяснила, что это неизбежная часть духовного пути человека.

– С тобой не происходит ничего плохого, – эти ее слова я четко помню. – Ты просто умная девочка.

Вот этот-то самый «просто ум» и сделал меня агностиком. Я не могла верить в того Бога, о котором мне твердили в монастыре. Должно же быть в призвании наших монахинь и священников что-то, о чем они нам не рассказывали? Должны же они верить во что-то более содержательное, чем Господь на экране кинотеатра? Каждый день, изучая труды Пауля Тиллиха в школьной библиотеке, я пыталась примерить его воззрения на свою жизнь. Столкнувшись со столь сильной духовной паникой, я искала ответы на свои вопросы в кипучей и вроде бы даже счастливой жизни окружавших меня людей.

Сестра Мэри Элизабет, работавшая на полставки в НАСА, преподавала нам матанализ и, кажется, верила только в бога высшей математики. Сестра Джулия Клэр, учившая нас английскому, упоминала исключительно о горячей преданности Шелли, Вордсворту и Китсу. В ее классе воплощением Господа была любовь к красоте. Мы заучивали стихотворение за стихотворением, словно в этих прекрасных строках заключались суть и смысл жизни человека. Неужели Бог – поэт?