Нас с Маринкой шпана считала малолетками, непригодными для ебли, и даже для бэк-вокала на «Всё идёт по плану», и постоянно нас прогоняла. Но то было в прежние годы. Щас-то нам уже было почти по пятнадцать лет, мы кумарили, у меня имелись фиолетовые тени, а у Маринки даже были сиськи. С таким арсеналом шпана была обязана нас зауважать.

Спиздив у дедушки старую синюю телогрейку, заляпанную белой краской так, что даже вблизи казалось будто меня обкончал слон, и густо накрасив глаза и щёки, я неспешно подошла к сторожке без пяти минут девять, встала чуть поодаль от шпаны, демонстративно достала из кармана пакет с бычками и спичками, закурила, и выпустила дым через нос.

Через пять минут подошла Маринка, придерживая карман своей телогрейки, из которого бесстыдно торчало горлышко водочной бутылки, и, сунув в рот свой бычок, тихо сказала «Автобус». Боковым зрением мы чувствовали, что за нами наблюдают.

– Зырят. – Прошептала Маринка, кося накрашенным чем-то зелёным глазом в сторону.

– Щас должны позвать. – Я тоже покосилась в сторону шпаны. И не ошиблась.

– Эй, девчонки! – Раздалось сбоку. – Вашим мамам зять-пьяница не нужен?

– Юмористы. – Скривилась Маринка. – Ничо нового придумать не могут.

– Нужен. – Крикнула я в ответ, и неспешно двинулась в шпане.

За десять метров до сторожки меня опознали.

– О, это ж Лидка-инвалидка! А дед твой в курсе, что ты куришь?

Дружеское прозвище досталось мне два года назад, когда я, пытаясь выебнуться перед шпаной, нырнула с обрыва в пруд-лягушатник, и уебалась головой в какое-то ведро, которое ржавело на дне. Башку я тогда проломила знатно, и в местной больнице меня обрили нагололо, чтобы наложить швы. Я очень боялась, что ко мне прилипнет погоняло Лидка-лысина, и взохнула с облегчением, отделавшись «инвалидкой».

– А я не только курю. – Пространно намекнула на нечто большее я, подойдя к шпане вплотную. – Я, знаете ли, такими вещами вообще занимаюсь…

Какими такими вещами я занимаюсь, я не придумала, и боялась, что меня могут об этом спросить. Но меня не спросили, потому что к сторожке подошла Маринка, вытаскивая на ходу бутылку из кармана.

– Чо, мужики, – Маринка подкинула бутылку вверх, и поймала её за пробку. Я восхитилась. – У меня в феврале день рождения. Отметим?

«Мужики», самому старшему из которых едва стукнуло восемнадцать, посмотрели на дерзкие Маринкины сиськи, и достали в ответ гитару.

– Этой наливать? – Кивок в мою сторону.

Я растерянно посмотрела на Маринку, и прочитала в её глазах ответ…

– Наливать. – Грустно сказала я, понимая, что если мой дед учует сигареты – это полбеды, это я получу костылём по горбу, и два дня не выйду гулять, а вот если я припрусь домой бухая… У меня вообще не будет ни жопного эпидермиса, ни самой жопы.

Мне протянули пластиковый стаканчик с вонючей жидкостью, и бутылку с водой, набранной на водокачке, с разведённым в ней пакетиком «Зуко».

По какому-то наитию я перестала дышать носом, и наебнула водку как лекарство, немедленно запив его бурой жидкостью из бутылки. Я не опозорилась, не проблевалась, не поперхнулась, и даже не сморщилась. Меня тут же зауважали, и самый шпанистый из всей шпаны – мой сосед Ванька – хлопнул себя по коленкам и сказал:

– Присаживайся.

Я плюхнулась к Ваньке на коленки, чувствуя себя ахуенно взрослой женщиной-шпаной, которая пьёт водку, сидит на коленях у мужика, и щас будет курить «Яву».

Второй стакан водки я выпила уже без запивки, потому что она закончилась, но Ванька сказал: «Закусывай курятинкой» – и сунул мне в рот прикуренную сигарету.

И вот тут я допустила роковую ошибку. Я затянулась.