Вскоре она отсела, укусила булочку еще раз, но больше уже не плакала. И мы направились дальше по делам. Остальное время нашей прогулки прошло спокойно.

Хотя я все равно заметила за собой, что внутренне постоянно сканирую каждое свое действие с детьми на свою «хорошесть» как мамы, на свою грамотность. Я постоянно контролирую, что я сделала правильно, что не очень, словно ставя себе оценки: вот погуляла с детьми – это очень хорошо, вот купила детям снова игрушки – это, наверное, не очень хорошо, но что поделать, они же хотят, я же им обещала. Еще я постоянно просматриваю, хорошо ли и опрятно они одеты: «Ой, уши опять грязные и ногти черные, ай-ай-ай, какая я плохая мать, не слежу за детьми». Одним словом, как будто я сдаю экзамен на материнство, а не живу.

Может быть, поэтому, вернувшись с прогулки, я почувствовала, как испортилось мое настроение и снова захотелось спать. Я вздремнула 20 минут, и пошло-поехало: «Что делать? Ничего не хочу, все бесит, пообещала девчонкам приехать на тренировку по волейболу к 8 часам вечера, но с кем мне детей оставить? Бывший муж с детьми не может побыть, няню сейчас я не могу себе позволить из-за нехватки денег. Да и ехать не хочется!»

Но сама понимала, что из-за болезни и так пропустила две недели, и если еще сегодня поддамся своему настроению и не поеду, то это может обернуться для меня депрессией. Понимала, что нужно себя через силу заставить поехать, потому что после тренировок обычно мое настроение улучшается на несколько дней. Начался внутренний конфликт – оставить детей одних – совесть мучает, ведь Вера начала ходить в школу и часто просит меня побыть с ней.

«Взять их с собой?» – я почувствовала, что у меня нет моральных сил, хотя технически все несложно. Но при мысли, что мне необходимо все это сделать, на меня накатывало отчаяние. От этого ощущения внутреннего раздрая я расплакалась, сидела и рыдала от собственной беспомощности. Я понимала, что просто не могу взять на себя ответственность и решиться на что-то одно.

Вера пришла и спросила, почему я плачу. Я ответила, что мне нужно идти на тренировку, но я не знаю, как их взять с собой. Она начала уговаривать меня, что будет там хорошо себя вести, возьмет свои игрушки и не будет нам мешать. Я ответила, что по поводу нее спокойна, но вот по поводу Бори – не очень. Ведь туда ехать целый час и сама тренировка длится 2 часа, места там мало в зале, играть особо негде. Боре станет скучно, он, скорее всего, начнет ныть и мешать нам.

Тогда Вера предложила подарить Боре свою игрушку и попросить его, чтобы он не мешал нам. Я ничего не смогла ответить и продолжала плакать. Вера, заглядывая ко мне на кухню, отодвигала и задвигала назад выкатную дверь кухни. В какой-то момент она закрыла ее до упора, отчего ее заклинило, и дверь перестала выдвигаться. Я начала пытаться ее открыть, у меня не получалось, от этого я плакала еще больше. Вера сидела на диване, наблюдая за мной. У меня было ощущение, что мы с ней поменялись ролями – она взрослая, которая уверена, что все хорошо и все образуется, а я ребенок, плачущий от любой неудачи. В конце концов я открыла дверь, и Вера ушла в зал к Боре.

А я продолжала плакать на кухне. Через какое-то время Вера снова пришла ко мне, легла со мной и снова спросила: «Ну почему ты плачешь, мама?» Я ответила, что не могу ничего решить, тогда Вера сказала: «Ну ты же можешь не брать нас с собой?» Я ответила: «Да, могу, но мне не хочется, чтобы вы скучали одни». На что Вера сказала: «Мы постараемся не скучать».

С одной стороны – проблема решилась, а с другой стороны: что я сделала? Я своим беспомощным поведением заставила Веру взять мою ответственность на себя. Я не попросила детей остаться и побыть без меня, а, получается, вынудила ее принять решение за меня.