Спустя четверть часа мимо нас на грузовике проехали Антон с Бродягой, и операция вступила в заключительную фазу. В бинокль я отчетливо видел сосредоточенное, осунувшееся лицо Тохи. «А ведь мы даже отчета себе не даем, как изменили нас эти три недели! – мысль была неожиданной. – Это просто пока привычные образы не «отклеились» в нашем собственном сознании. Антон все так же балагурит, но тональность его шуток изменилась, Ваня Казак по-прежнему оптимистичен, но как-то обмолвился, что никогда не думал, что его «огненные забавы» будут убивать людей и обрушивать мосты.

Неизменными оставались только наши «старые солдаты» – три Александра, да Док оставался таким же профессионально-циничным.

Два дня назад в одном из сел я случайно наткнулся на зеркало – сам себя поначалу не узнал! Тощий, поджарый, взгляд исподлобья… Встретил бы себя такого в родном Перове – отдал бы мобильник без разговора. Что же говорить об Антоне, которому куда как больше за этот месяц досталось, а он и до этого был куда резче меня».

От размышлений меня отвлек радиообмен между командиром и Артом. Я подобрался и тронул лежащего рядом бойца за плечо:

–  Внимание! Передай по цепи, что скоро стрельба начнется, пусть не волнуются.

Цыганисто-итальянского вида красноармеец, чем-то неуловимо похожий на меня, кивнул и пополз к ближайшей позиции. Глядя на то, как ловко он ползет, я отчего-то вспомнил, что всего на пару сотен километров южнее, на Юго-Западном фронте, сейчас воюет мой дед, а также то, что до рождения моего отца еще целых шесть лет. «А вот интересно, сколько новых, до того не существовавших людей появится из-за наших действий? Окруженцы, встреченные нами в первый день, группа солдат у самолета, пленные, которых мы выручили, когда зерно тырили. Четыре сотни из лагеря, из которых до сорок пятого дожила бы пара человек, а теперь у многих появился пусть призрачный, но шанс. И было бы смешно встретить деда… Как представлю, я ему: «Сержант госбезопасности Демченко!», а он мне: «Старший лейтенант Демченко!» – вот смеху-то будет! Особенно если учесть, что меня в честь его назвали…».

Стрельба, начавшаяся в отдалении, была еле слышна даже нам, так что можно с уверенностью сказать, что ближайший к нам немецкий гарнизон не всполошится. Да и длилась она от силы пару минут.

Четверть часа спустя в кустах поднялся один из моих бойцов и замахал руками. Я привстал на колено и жестом показал, что заметил его телодвижения. В ответ он жестами показал, что приближается противник – четыре немца на телегах. Присев (рациями, во избежание ненужных вопросов, в присутствии наших новых союзников мы старались не пользоваться), я связался с Фермером и получил указание пропустить.

–  Саш, я все-таки их проверю. Может, что новое узнаю.

–  Как фельджандарм?

–  Так точно!

–  Ладно, разрешаю. Только, – в голосе командира была легкая неуверенность, – новички твои не проколются?

–  Они в сторонке постоят, говорить буду только я.

–  Добро. Отбой.

Встав во весь рост, я показал всем засадникам, что атаковать противника мы не будем, и скомандовал:

–  «Патрульные», на выход!

Из чащи выбрались два бойца, отобранные мною за наиболее европейский вид: словно сошедший с немецкого пропагандистского плаката московский латыш Сморгонис и белокурый зенитчик Женя Монастырский. Москвич, студент и вообще приятный в общении парень, который, после того как его переодели в немецкий мундир и повесили на шею бляху фельджандарма, невесело пошутил: «Вот теперь я настоящий арийско-масонский воин! То-то бы мой дедушка Наум Коган порадовался!»

Ребята вытолкали из кустов спрятанный «БМВ», и мы приготовились встречать гостей.