И потом, просыпаясь каждое утро и гадая, что же новый рассвет украл из распахнутых тайников памяти, я грела надежду увидеть Тома Эдвардса ещё раз и преодолеть последний барьер, переступить через себя.

Я жила от встречи к встрече.

В твоём выразительном и смелом, тревожном и испытующем взгляде моя странная история всегда будет жива.

По пути в аэропорт произошла та авария, раздробившая память на множество осколков. Трагедия окончательно заточила меня в камне опостылевшего города, оборвала попытку сбежать. Я надеялась избавиться от неусыпной тревоги, смыть грязь Лондона и, может, начать всё заново, отбросить мусор прошлого. Официант Джейми был одним из немногих работников ресторана, относившихся ко мне с дружелюбием и искренней заботой. Он вызвался проводить по этим последним ступеням жизни на краю бутылки с дешёвым вином. Проводить к чему-то новому, неизведанному. Здоровому. Я наивно верила, будто другой город, другая земля исцелят от всего, что отравляло и душило.

Я помню, как тихо магнитола что-то нашёптывала, переплетая всплески аккордов гитары с плавным низким голосом, разгоняла напряжённую тишину в салоне автомобиля, когда уже больше нечего было говорить. А блёклого притворства, тошнотворной наигранности и разговоров из вежливости о погоде или прочей пустой чуши мы не переносили оба. Помню – брелок с потрёпанной тряпичной куколкой сорвался с зеркала заднего вида. Джейми испуганно опустил взгляд, протянул руку, чтобы подобрать упавший брелок… И эта перекрученная кукла с оборванной цепочкой, обивка пассажирского сидения стали последней картинкой, которую он успел увидеть. Затем его голова оказалась проткнута кусками разбитого стекла, а тело запечатано искорёженной дверью. В нас на чудовищной скорости врезался сумасшедший ублюдок.

Джейми погиб мгновенно, превратившись в какие-то кровавые обломки человека, а я выжила, исколотая, избитая, исцарапанная, но выжила… Нарочно не открывая заплывших глаз и притворяясь спящей, подслушивала бесконечное трещание медсестёр. Они с ужасающим бездушием обсуждали эту жуткую аварию. Обменивались пересказанными подробностями и широтой фантазии, сравнивали изуродованный труп Джейми то с размороженным окороком, то с мешком мясных обрезков, то с некой инсталляцией, представленной на городской выставке.

Когда одна из них собиралась сделать мне обезболивающий укол, я с животной яростью выхватила шприц и, дрожа всем телом, приставила иглу к её жирному горлу:

– Его звали Джейми Коллинз. Он был человеком, паршивая ты скотина!

***

Лондон будто не отпускал меня, всё теснее сжимая в железных тисках.

Три года спустя после аварии я за несколько месяцев накопила денег для новой жизни. Снова купила билет на самолёт, который поднял бы ввысь к облакам цвета табачного пепла. Растворил бы там, в ледяном пространстве, и унёс в далёкий край Англии, до куда бы не дотянулись клыки прошлых лет. Или же вдолбил бы меня в землю вместе с обломками горящего, изуродованного фюзеляжа…

Я взяла совсем немного вещей, спрятала обрывки детских рисунков под подкладку маленького чемоданчика. Со злостью вертела ключ в замке, никак не решаясь запереть дверь.

Вагон метро тащил меня под сетью улиц.

Я не чувствовала себя живой, настоящей. Не ощущала дыхания, движения крови в бледно-голубых венах, чертивших на тыльной стороне ладоней линии пересыхающих рек жизни. Жизни, обесцвеченной одиночеством и нарастающей бессмысленностью. Не чувствовала, пока не посмотрела на одного мужчину. Он сидел неподалёку и с увлечением вчитывался в страницы книги, раскрытой на коленях.