Попросил Политковского прокомментировать пассаж Метлиной про «листочки». Вот его реплика:

«Эти цветные листочки мне приносила жена Аня из отдела писем «Известий», где работала… Один лежит перед моими глазами сейчас… Дети уходили в детский сад-школу, и я их раскладывал на пианино… И гадание… Ты раскладываешь фрагменты как бы хаотично… Потом соединяешь. Метлину этому и научил. И сейчас объясняю так вёрстку очерка или репортажа [своим студентам]».

Не он один умеет писать в Facebook’ах наших легко, лаконично и «в точку»; но лишь ему удается при этом столь виртуозно дозировать иронию + сарказм. Не он один умеет быть горько-злым, но, сука, при этом тотально справедливым. Не он один смеет игнорировать каноны политкорректности & беззаботно подставляться…

Но! Но только ему дана Carte blanche быть над, быть вне, быть «не из»; Аркадий Кайданов не примыкает ни к одному из уже отчётливо прописанных лагерей. И это не может не генерировать подлинный респект. Это дорогого стоит. Оч. Потому что не зримо большинству, увы. И ведь делается без очевидного расчета на воздаяние/признание/награду. Ну не Голгофа, нет, конечно, однако – Путь.

Ценю.

Как-то так.

Самое, пожалуй, точное, что лично про меня когда-либо писали было озаглавлено именно этим пушкинским – СЕЙ ОСТАЛЬНОЙ ИЗ СТАИ СЛАВНОЙ. И я признателен Льву Вершинину (putnik1), с коим не имею чести быть очно знакомым, за сию неоднозначную характеристику (он как медиа-эксперт представлен в данной книге). И с Аркадием Кайдановым я в офф-лайне не пересёкся ни разу. Но смею надеяться, что мы вместе. И знаем – в каком.

Всем «респондентам» этой книги, от Ларисы Кривцовой до Владимира Глазунова, объяснял, что не могу – по очевидным резонам – оставить в их ответах лестные характеристики себя, любимого… В случае с Кайдановым сделал исключение. И не от степени лестности «диагноза», но лишь от градуса его адекватности ☺.

– Изменилось ли за три десятилетия отношение к «Взгляду», Аркадий?

– С одной стороны, оно изменилось, как меняемся и мы сами, с годами неизбежно становясь рассудочнее, циничнее, грустнее.

К тому же, часто с годами нам становятся известны новые факты, а ведь сказано: «Во многом знании – многия печали».

Но, с другой стороны, осталось отношение, схожее с отношением к собственной молодости – нежное, ностальгическое и тёплое.

– Как это было сделано по мнению телевизионщика того времени?

– Признаться, всегда побаиваюсь выступать в мемуарном жанре, ибо о ком бы ты ни вспоминал – получается всё равно о себе, родимом.

Когда впервые увидел «Взгляд», завопил от восторга: чуваки делали то, что я с конца семидесятых пытался делать в своей авторской молодёжной программе на республиканском телевидении в Нальчике – они не ВЕЩАЛИ, а говорили человеческим языком!

Оказавшись в 22 года на телевидении, я всеми фибрами души противился самому названию своей редакции, именуемой «Редакцией вещания для молодёжи и юношества», хотя собственно табличка на двери редакции не имела никакого значения. Я считал, что с молодёжью надо РАЗГОВАРИВАТЬ, считал, что страну задолбали ВЕЩАЮЩИЕ, а с ней надо ГОВОРИТЬ.

Иногда в эфире даже специально оговаривался или «глотал» слово – на фоне безукоризненных и не ошибающихся дикторов советского телевидения такое «приближение» к зрителю выглядело почти революционно.

Сегодня это смешно, но тогда я люто завидовал скромным техническим возможностям «взглядовцев», их большой студии, даже тому, что их в кадре трое, таких разных и прикольных – я-то был один, и это не добавляло темпоритма моей программе, благополучно закрытой мною самим ещё до появления «Взгляда» – после трёх лет эфира просто понял, что по причине обстоятельств разного характера начинаю ходить по кругу, а это обламывало.