– Снова тужьтесь. Надо всё вытащить.

– Что происходит? – тихо простонала бедная Кэти.

– Потом объясню. Тужьтесь что есть мочи.

Девочка натужилась, и через несколько минут последняя плацента выскользнула на матрас.

На кровати лежала большая кровавая масса. Рут переложила её в лоток и поставила на стол. Обследовать ткани ей не удалось, поскольку фонарик уже еле-еле светил.

Теперь Кэти окончательно проснулась.

– Что происходит? – спросила она. – У меня двойняшки? Где они?

Она оглянулась.

– А вот и нет. У вас тройняшки, и они в комоде.

– Тройняшки! Три ребёнка, что ли?

– Да.

– Но как?

– Вы обессилели и уснули после второго малыша, и третий выскользнул из вас почти без усилий. Вы даже не проснулись. Я не видела, как всё произошло, потому что уронила фонарик, а верхний свет уже не горел.

– И у меня теперь трое детей?

– Да. Три мальчика.

Кэти откинулась на подушку и вздохнула, словно не веря в реальность происходящего.

– Господи боже, да что ж моя мама теперь скажет! Внебрачные тройняшки! Вот и верь после этого морякам!

Рут навела порядок и уехала обратно в Нон-натус-Хаус. Кэти с детьми поместили в городскую больницу. У девочки никого не было, а в одиночку она не управилась бы с детьми в той комнате. У неё не было ни денег, ни одежды, ни отопления, ни даже еды, а младенцы были совсем крохотными.

Мы так и не узнали, что случилось с ними впоследствии. Если моряка не удалось найти и заставить жениться на Кэти и содержать детей, их вряд ли ожидало что-то хорошее. По-хорошему, девушке стоило вернуться к родным, но в сельской Ирландии середины века многие семьи отказывались от незаконнорождённых внуков – боялись нищеты и осуждения. Малышам предоставляли места в лондонских яслях, но предполагалось, что мать живёт отдельно и сама зарабатывает себе на жизнь. Кэти вряд ли бы удалось прокормить себя и сыновей. Мальчиков могли бы усыновить, но шансов, что кто-то взял бы их втроём, было немного, а значит, их, скорее всего, разделили, и они выросли, не зная, что у них есть браться.

Хотя мне не удаётся придумать счастливого окончания этой истории, Кэти была полна энтузиазма, и, возможно, жизнь пощадила её. Может, всё обошлось. Будучи медиками, мы встречаем людей в самые драматичные моменты их жизни и зачастую привязываемся к ним. Но они покидают нас, уходят, словно корабли в ночи, и больше мы о них ничего не знаем.

Как-то раз после утреннего обхода я ехала обратно в Ноннатус-Хаус. Напевая себе под нос, я лавировала между грузовиками на Ист-Индия-Док-роуд на своём стареньком «Ралее» – тяжёлом, словно сделанном из свинца, с двумя неработающими передачами из трёх, – и тренировалась отпускать руль на ходу. Вдруг я заметила впереди себя Синтию – она ехала куда медленнее, и её велосипед вилял по дороге. Я весело окликнула её, но когда мы поравнялись, увидела, что моя коллега плачет, и встревожилась:

– Что случилось, милая?

Лицо Синтии сияло от слёз. Мимо нас прогрохотал грузовик: водитель беспрерывно жал на клаксон и изрыгал проклятия.

– Так, давай-ка съедем на обочину, пока нас не задавили. Что произошло? Рассказывай. Первый раз вижу тебя такой.

В нашей компании Синтия считалась самой мудрой и взрослой и часто выступала в роли миротворца. Странно было встретить её в слезах посреди улицы. Я протянула ей свой носовой платок.

– Ребёнок умер, – прошептала она.

– Не может быть! – ахнула я.

Синтии не было всю ночь – она вернулась только к завтраку, усталая, но радостная, и рассказала, что роды прошли успешно и на свет появился здоровый маленький мальчик. В шесть утра она оставила маму с сыном в абсолютно нормальном состоянии и должна была вернуться через четыре часа. В половине девятого я ушла на утренний обход. Синтия в это время мыла и стерилизовала инструменты и делала записи, чтобы вернуться к матери с новорождённым к десяти утра.