Когда разливали водку, явились Павлов, Каховский. Все кресла теперь были заняты.

– Завтрак начинаем эпиграммой Дмитриева, – объявил Рылеев. – Однако будем помнить, с нами автор, сказавший: «Мне завещал отец: во-первых, угождать всем людям без изъятья – хозяину, где доведется жить, начальнику, с кем буду я служить, слуге его, который чистит платья, швейцару, дворнику, для избежанья зла, собаке дворника, чтоб ласкова была».

– «Горе от ума» – комедия, – сказал весело Мальцов, – а мы представляем с Соболевским трагедь, хоть она всего лишь эпиграмма.

Соболевский, отчаянно взмахивая ладонями у своего лица, простонал:

– Я разорился от воров!

– Ну, что за истерика? – Увещевая несчастного, Мальцов был искренним в своих чувствах. – Жалею о твоем я горе!

– Украли пук моих стихов! – Сказано это было просто, без надрыва, но так, что хотелось помочь.

– Жалею я об воре.

Мальцов сказал это тоже просто, но до того радостно. Грибоедов засмеялся:

– Четыре строки, а как это представлено!

– Шутка Дмитриева безобидная, – Рылеев значительно умолк, – а вот тема для России горестная. Мы все славим Петра Великого, однако чиновничество, привитое на жизнь наивного русского общества, превратило всю Табель о рангах в казнокрадов. Чем выше положение, тем значительнее взятка.

Мальцов вдруг сказал:

– Самым изощренным вором в нашей отечественной истории на все века остается человек исключительной правоты и правильности. Получив за службу имение, он подстриг все деревья, а берега реки освободил от леса. Это о тяге к правильности данного человека, а вот как он заботился о том, чтобы не потерять ни единого рубля, доставшегося ему из казны. От Петербурга до этого самого имения 121 верста. Человек, о котором я рассказываю, сделал для всех нас замечательное дело – построил первое шоссе в России. На строительство запросил он у царя миллион и получил. Из этого миллиона шестьсот тысяч он взял себе – не в силах был расстаться. А четыреста тысяч пошли в банк за долги. Дорогу доброму человеку построили его крестьяне. Задарма.

Слушали чиновника Министерства иностранных дел, несколько опешив. Знали, о ком речь. И тут Соболевский сказал:

– Стоит ли тратить время на таких героев? Позвольте, я прочитаю стихи Ивана Ивановича Козлова. Его перевод из сборника стихов Томаса Мора «Молодой певец».

Кюхельбекер вскочил. В глазах восторг. Сам – будто факел.

– Стихи слепого, беспомощного поэта напечатаны в сборнике, посвященном Ирландии, но это же и о России! Позвольте, я прочту свои стихи, адресованные генералу Ермолову.

Мальцов глянул на Грибоедова: в глазах популярного ныне автора одобрительное внимание.

Кюхельбекер возносит Ермолова. –

Кюхельбекера дослушали.

– А мне, пощадите, неймется закончить разговор о чрезвычайных почитателях денежных знаков. – Соболевский умел быть веселым. – Расскажу я вам о враче, он был замечательный врач, а ценитель денег – выдающийся. Скряги себя обкрадывают всю свою жизнь, но более всего страшатся воров. Так вот, этот врач уставил свой дом скелетами, да не просто костяками, а с биографиями. У двери в дом стоял скелет женщины, убившей отца. Этот скелет был вешалкой. В спальне, у кровати доктора, стоял скелет солдата-убийцы. Казненного. Возле обеденного стола нашла себе место старуха-висельница. Между ребрами костяка были салфетки, ножи, вилки, ложки. Сахарница была сделана из распиленного пополам черепа детоубийцы. Курил доктор из трубки, выдолбленной из локтевой кости отравленного ребенка.