– Он не заражен.

– И что? – спросил один из них, залезая в кузов. Когда он приоткрыл брезентовый тент, я увидел внутри деревянный ящик размером с малолитражку: на боку краской под трафарет были выведены какие-то буквы, аббревиатура, но я не знал, как она расшифровывается.

– А говорили, что заражены все, – пробормотал сам себе солдат. Он крепко держал меня под воротник, чуть приподняв над землей и пристально глядя в глаза.

– Брось его! У нас нет времени! – прокричали ему из грузовика. И тут же другой голос из кузова добавил: – А лучше пристрели. Сделай для пацана доброе дело!

Хлопнула дверь кабины, и грузовики след в след двинулись по дороге.

На другой стороне улицы остался стоять один из троих, с винтовкой в руках. Может, тот, который меня держит, и не станет стрелять, а вот другого вряд ли что-то остановит. Я сглотнул комок в горле.

Может, попытаться убежать? Вырваться и убежать? Броситься прямо через завалы и надеяться, что в меня не попадут.

– Пожалуйста… – выговорил я, – пожалуйста, Старки! – На бронежилете был прозрачный кармашек с именем. – Я не болен. Вы не можете убить меня!

– Пристрели его! – закричал солдат с той стороны улицы, и эхо разнесло его слова.

Неужели оружие дает человеку право делать что угодно? Ведь эти военные – совершенно точно американцы. Так с какой стати им стрелять в меня? Они обозлились, увидев, во что превратился город?

Или они боятся? Вряд ли, ведь они явно пришли на Манхэттен недавно, а значит, владеют информацией, понимают, что здесь происходит. Сомневаюсь, что человеку с винтовкой довелось хоть раз испытать страх, подобный моему.

Мне не пришло время умирать, я должен выжить и узнать, что случилось с Нью-Йорком. Нужно поговорить с ним, расспросить его и услышать ответы на свои вопросы. Я умоляюще посмотрел на солдата.

Он отпустил мою куртку.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– Эй, мы уходим! – прокричал его товарищ.

– Я догоню, – ответил Старки. Звавший его солдат мотнул головой и не двинулся с места: так и остался стоять, держа винтовку на руках как младенца. – Где ты был во время атаки? – обратился Старки ко мне.

– Здесь, – я слишком боялся, чтобы пытаться врать.

– Где здесь? На этой улице?

– Нет. В метро. Я ехал в метро.

Старки кивнул.

– Сколько вас еще таких?

– Таких? – переспросил я.

– Не зараженных.

– Не знаю.

– Сколько вас там, где ты прячешься?

– Только я.

– Что?

– Я один.

Лицо человека в форме выразило, что он думает. Я кажусь ему психом.

Наверное, Старки считает, что я пару минут назад вылез из какого-то полуразрушенного здания, увидел разрушенный город и, совершенно не понимая, что происходит вокруг, тронулся умом. Даже если он испытывает ко мне хоть каплю жалости, он имеет полное право решить, что я тоже по-своему опасен, не так, конечно, как зараженные люди, но все равно… На его месте я бы рассуждал именно так.

– Есть еще девушка, Фелисити, – начал объяснять я. – Наверное, она где-то в Центральном парке. Я шел туда, за ней. Там могут быть еще люди, но я сам никого пока…

Старки перебил меня:

– Зато я видел, мальчик. Я много кого видел. Видел, как замечательные люди выделывали такое… – сказал он, глядя в сторону. – Ты понимаешь, о чем я?

Я кивнул. Наверное, до встречи со мной ему не раз пришлось действовать по приказу, исполнение которого он пока откладывал.

– Скоро… Скоро здесь появятся другие люди, и тогда я ничего не могу гарантировать. Вряд ли тебе понравится то, что начнется с их приходом.

– Почему? Я очень, очень-очень хочу, чтобы пришли люди.

Двенадцать дней я мечтал встретить хоть кого-нибудь…

Старки посмотрел вслед грузовикам, увозившим солдат по никуда не ведущей дороге. Один из сидевших в кабине высунулся через окно и жестом позвал товарища – грузовик как раз сворачивал на перекрестке.