– Дилан пишет книгу? – недоверчиво спрашивает Гвен. Она ошеломлена. Сегодня день откровений. Для нас обоих. – Не наброски шизофренических фантазий? – ее шаги приближаются. Сестра встает рядом со мной и тоже смотрит на город. – Полноценную книгу с сюжетной линией?

– Да, я читал ее, Гвен, – киваю я, и мы одновременно поворачиваемся и встречаемся взглядами. – И это неудивительно, Гвен. Он прочитал почти все книги из библиотеки деда.

– Почти все время находясь в кромешной темноте. Как он это делает, Оли? – недоумевает сестра.

– Включает свет, – натянуто улыбаясь, поясняю я. Она удивленно хлопает ресницами. – Но есть подозрение, что Дилан умеет видеть в темноте не хуже, чем его кошка.

– О чем она? – без тени улыбки напряженно спрашивает Гвен. – Книга, – дополняет, заметив замешательство на моем лице.

– О Шерри, – убрав руки в карманы брюк, я перевожу взгляд за стекло, бесцельно смотрю в окна небоскреба напротив.

– О кошке? Ты смеёшься? – снова раздражается Гвен. Я отрицательно качаю головой.

– Нет. О Шерил Рэмси, единственной выжившей девочке … После общения с ним.

В кабинете воцаряется тягостное молчание. Боковым зрением вижу, как Гвен опускает голову вниз, сжимая ладони в кулачки, тут же пряча их за спиной.

– Есть еще ты. И я. Мы живем с ним. В одном доме, – тихо говорит она.

– Это другое, Гвен. Мы нужны ему, чтобы жить. Дилан не тронет нас, пока зависим. А зависим он будет всегда.

– Я хочу прочитать эту книгу, Оливер, – нерешительно произносит Гвен. – Она окончена?

– Нет, я видел всего несколько глав, но он допишет, – уверенно заявляю я, почувствовав сомнение в голосе сестры. Однако она удивила меня отсутствием бурных возражений и опасений, обусловленных вероятным содержанием в книги биографических моментов, касающихся нас всех.

– И под каким именем ты планируешь ее выпустить? – интересуется Гвен.

– Под своим.

– Он согласен?

– Да, – подтверждаю коротким кивком. – Это его решение. Дилан отказался от псевдонима и хочет, чтобы на книге стояло мое имя, – говорю я, чувствуя, как начинает неприятно тянуть связки и царапать в горле. Гвен безмолвно смотрит на меня. Я поворачиваю голову и встречаю ее задумчивый остекленевший взгляд. – Но есть еще кое-что… – нехотя добавляю я.

– Что? – настороженно спрашивает сестра, слегка сдвинув брови к переносице.

– Дилан хочет, чтобы над редактурой его рукописи работала сама Шерил Рэмси.

США, Мериленд, г. Балтимор

Шерри

Тишина в маминой комнате не вызывает отторжения, она кажется привычной, естественной и знакомой до боли. После ухода отца здесь всегда тихо.

Несмотря на серьезное заболевание, Дороти всегда щепетильно следила за порядком в своей спальне и во всем доме, ежедневно перебирала вещи в шкафах, складывая их идеально-ровными стопочками, натирала полы до блеска, раз в неделю мыла окна и меняла шторы, любила ковыряться в небольшом саду на заднем дворе. Рутинные и бытовые обязанности позволяли ей отвлечься от мучающих ночных кошмаров и тяжелых мыслей. Я понимала это и не мешала…

Сколько вечеров мы провели с ней здесь наедине, в односторонних попытках диалога с моей стороны? Осторожные ненавязчивые вопросы, откровенные признания, беспечная болтовня о событиях, случившихся за день. Она не слушала, занималась своими делами, а я не прекращала говорить, потому что звук собственного голоса напоминал, что я все еще жива и относительно здорова.

Маме было все равно, как прошел мой день, как обстоят дела в университете, с поисками работы, есть ли у меня подруги или парень, чего мне хочется от жизни, о чем плачу. Она все чаще уходила в свой вымышленный мир, где меня, к сожалению, не было, и вспоминала обо мне, возвращаясь оттуда на считанные часы. Самые ценные и счастливые часы, когда мама узнавала меня, говорила со мной и не называла именем сестры.