– А третью?

– Третья часть вообще не исполнялась. А вторая часть как раз основа всего цикла. Самая драматичная, самая развитая. И сонатная форма хорошо сделана именно в этой части. Первая же, она, скорее, прелюдийная по фактуре, и темп поспокойнее. Но это тоже соната, хотя и более сжатая. А финал – Анданте – cantus firmus. И здесь же – стремление к какой-то бесконечной мелодии – некий нарастающий как бы cantus firmus.

– «Симфония…» – программное сочинение?

– Да, но только скрыто программная. Здесь нет прямого сюжета – только определенные настроения. И поэтому, наверное, тогда были в ней и программные названия.

– А какие, если не секрет?

– Ну, какой здесь может быть секрет. Первая часть называлась «Море», вторая – «Ассоль», а третья, как и сама «Симфония…», – «Алые паруса». Но теперь я снял эти названия, и части стали называться: «Прелюдия», «Соната» и «Cantus firmus».

– Почему вы их сняли?

– Просто я что-то стал стесняться прежних пристрастий.

– И Грина?

– И Грина тоже. Да! У меня потом был целый период, когда я «стыдился» этой любви как бы.

– Из-за чего?

– Не знаю. Вот недавно прочел в вашей книге высказывание Эдисона о Грине и подумал, что, может быть, сегодня я уже не стыдился этого чувства22.

– Cantus firmus в финале Симфонии – это что-то драматургически особенно важное?

– Нет. Просто сквозной материал, который проходит у скрипок. Потом он переместился, если не ошибаюсь, в басы. Ну, в общем, это материал, который проходит у струнных неизменно от начала до конца части и вся ее форма как раз и определяется размерами этого cantus firmus`а…

– Извините, что вас перебиваю, но я хотел бы вернуться к вашему поступлению в Союз композиторов. Вы сказали, что первое прослушивание прошло удачно. Но, тем не менее, вас попросили подождать еще год. Почему так?

– Ну, как вам сказать. Я ведь довольно «непробивной» человек. Так что, если бы не Григорий Самуилович Фрид, я не знаю, попал бы я вообще в Союз композиторов. Ведь Фрид меня встретил как-то на Радио, когда я уже стал забывать, что я композитор. Это был очень трагический период. И он меня спросил: «Что ты здесь делаешь? Иди к нам». Он понимал, что я там гибну – я становился «мальчиком на побегушках» – музыкальный редактор в Литдраме – все время подбирать чужую музыку к чужим спектаклям. Роль Фрида совершенно уникальна в моей жизни.

И вступление в Союз дало мне возможность уйти с такой «каторги». Это очень важно. Я ушел и попал по рекомендации Фрида в издательство «Советский композитор». А там я оказался среди людей абсолютно понятных мне. Понимаете?! Понятных! Там работал и Слава Шуть, там работал и Дима Смирнов, там и АСМ23, если хотите, начинался. В общем, я оказался среди людей, с которыми было и легко, и приятно. Общие интересы. И вот тогда я стал ходить и на концерты, и на секции, и, вообще, началась новая жизнь…

У меня до вступления в Союз композиторов был жуткий комплекс неполноценности. Жуткий! А когда я попал в СК, то выяснилось в общем что я не хуже других. Потом, когда я стал редактором, я увидел ноты, которые приносят композиторы, и понял, что я опять же не хуже других. И тогда я предложил свой «Струнный квартет издательству, и он прошел, его напечатали в сборнике вместе с Квартетом Саши Балашова. И не только потому, что я работал в издательстве (хотя, конечно, может и не без этого – все-таки к редактору отношение всегда более внимательное), но я увидел по нотам, которые проходили через мои редакторские руки, что для отчаянья нет никаких оснований. К тому же какие прекрасные люди меня окружали! Вот Слава Шуть или Дима Смирнов – это же изумительные люди. А когда с тем же «Струнным квартетом» я приходил в «Музыку»