Иранская революция бросила серьезный вызов Саудовской Аравии и союзникам королевства, поскольку она снижала значимость процесса исламизации по-суннитски, лишенного как социальной динамики, так и героизма. Создания эмирами Аравийского полуострова всемирной сети салафитских ассоциаций и финансовой поддержки, которую большинство из них оказывало в то время «Братьям-мусульманам», оказалось недостаточно для того, чтобы погасить энтузиазм, стихийно вспыхнувший на фоне событий в Иране в народных массах всего мусульманского мира. Это было тем более проблематично, что в своих речах Хомейни указывает одновременно на двух врагов мирового масштаба. Во-первых, он ополчился на американского «Большого Шайтана» (и наряду с ним и на французского «Малого Шайтана», несмотря на гостеприимство, оказанное Хомейни в Нофль-лё-Шато). Во-вторых, он выступил с осуждением нефтяных монархий, представленных в качестве лакеев США. Обвиняя первых, он в соответствии с идеологией Шариати следовал в русле глобального движения «тьермондистов», которое позволяло аятолле выйти за рамки исключительно религиозной парадигмы. Своей позицией он завоевал симпатии в самых разных странах вплоть до Латинской Америки. Направляя огонь своей критики на вторых, Хомейни стремился расширить свою изначально относительно узкую персидско-шиитскую базу (шиитами являются лишь около 15 % мусульман). В обоих случаях его целью было перехватить лидерство над мировым исламом у ваххабитских монархов, «хранителей двух святынь», контролирующих паломничества в Мекку и Медину.

Американско-саудовская реакция на Иранскую революцию стала одной из составляющих джихада в Афганистане. Возможность для него представилась в связи с необходимостью отреагировать на вторжение в Афганистан Советской армии на Рождество того же 1979 года, который начался с возвращения 1 февраля Хомейни в Тегеран. Следующим ключевым событием этого года стало подписание египетско-израильского мирного договора 26 марта. Оно свидетельствовало о переходе главной региональной линии противостояния из Ближнего Востока и Восточного Средиземноморья в Персидский залив и Центральную Азию. Появление советских десантников и танков в Кабуле нарушало равновесие, установившееся по итогам Второй мировой войны. Этим оно отличалось от советских вторжений в Венгрию (1956) и Чехословакию (1968). Данные интервенции еще вписывались в рамки раздела мира, закрепленного Ялтинскими соглашениями, и в силу этого не могли повлечь за собой никакой военной реакции «Свободного мира». Брежнев счел необходимым ввести войска в Афганистан, поскольку, согласно советской логике, власть местных коммунистов необходимо было обезопасить от неминуемой угрозы. Преимущественно родовое и аграрное общество, привязанное к традиционным нормам, было возмущено политикой воинствующего атеизма. Со своей стороны Белый дом не мог принять этот новый поворот событий, тем более что еще свежи были в памяти поражение во Вьетнаме, случившееся за четыре года до того, и потеря союзника в лице Ирана в начале 1979 года. Шах имел огромное геополитическое значение в силу того, что выполнял функцию «жандарма Персидского залива», охраняя его гигантские нефтяные резервы от Москвы. Более того, США только что подверглись беспрецедентному унижению в виде захвата заложников в американском посольстве в Тегеране «студентами-последователями курса Имама», начавшегося 4 ноября, и последовавшей за этим неудачной попытки освобождения заложников. К тому же советское военное присутствие в Афганистане было прямым нарушением Ялтинских соглашений. Поскольку страна граничила с Ираном, где местные коммунисты из партии Туде были активными участниками революционных сил (Хомейни обрушится на них с репрессиями только в следующем году), проснулись старые американские страхи перед прорывом Москвы к «теплым морям». Это была, по сути, современная вариация на тему англо-русской «Большой игры» XIX века в Юго-Западной Азии.