Возвращались из Одессы поздно, в двенадцатом часу, переполненные эмоциями. «Маски» были великолепны. Наверное потому, что «в кубе»[1]. Зал от смеха просто корчился в спазмах! В самом начале Пистон-Постоленко прошёлся со своим огромным чемоданом по головам и плечам зрителей, причём сунул Игорю этот огромный и удивительно лёгкий чемодан в руки подержать, а сам принялся жестами уговаривать Таню идти с ним на сцену. Потом махнул на неё рукой и, отобрав у Игоря чемодан, двинулся туда сам. Барский в конце спектакля обрызгал Таню водой из какого-то водяного пистолета, специально выбрав её из зрителей и тщательно прицелившись…

Игорь управлял одной рукой, вторая лежала на девичьей коленке. К хорошему настроению примешивалась почему-то грусть. Всё вроде бы отлично: хороший вечер, под колёса автомобиля послушно стелется дорога, рядом любимая девушка, тело которой он десять минут назад покрывал поцелуями. На губах ещё чувствовался её вкус, его руки, лицо, всё его тело продолжало жить ещё там, десять минут назад – целовать, гладить, ласкать, прижиматься и опять целовать, целовать, целовать… И ощущать её. Всю сразу и каждую её впадинку и выпуклость по отдельности. И всё-таки сидела какая-то заноза.

И заноза эта была в том, что она его стеснялась. На людях стеснялась. Вот десять минут назад она стонала и извивалась, поддаваясь его ласкам, целовала его, обнимала, а сейчас сидит тихонько, расслабленная, положив свою руку поверх его. А в театре, в фойе, она отстранялась от него, всё время напряжённо выдерживая незримую, только ему заметную дистанцию.

«Ну шо, Игорь Владимирович, снесло башню от молодого тела? – думал Игорь. – Снесло… Тебе бы, дураку старому, найти ровесницу, пусть лет на пять – семь моложе, да и жить спокойно, размеренно. Чтоб выглаженные рубашки в шкафу, кефир в холодильнике, чтоб: «Игорёк, тебе это вредно при твоём геморрое…» Тьфу, тьфу – хай Бог милует! Но мы простых путей не ищем! Да?.. Таки да. Нашёл себе молодуху, герой. Когда сексом занимался в машине последний раз? Небось и забыл уже. А вот ответь себе честно: это что, любовь?.. Или, может, это ты так от старости убегаешь? Молодая, красивая, плохо ей после развода, ты-то знаешь, как может быть плохо и одиноко. Вспомни, как тебе было херово. Как будто ведром крутого кипятка ошпарили, и с тебя кожа слезла, и как дико хочется натянуть хоть что-нибудь, хоть дерюгу какую вместо кожи, прикрыть эту боль! Вот ты и воспользовался ситуацией. И ощущаешь себя пацаном семнадцатилетним, чувства захлёстывают, всё как будто в первый раз, и глупости любые для неё готов творить, и дом построить. Готов?.. А ведь-таки да, готов. И таки да, люблю. Хотя и не пацан вовсе, а потому понимаю, что я для неё наверняка та самая дерюжка, которой она свою боль прикрывает. Пройдёт время, ей полегчает, оглядится она и поймёт, что кроме этой старой и дырявой дерюги есть вполне нормальные одежды. И откинет она тебя и пойдёт дальше по жизни…»

– О чём ты думаешь? – Таня повернулась к Игорю.

– О нас думаю. – Он повёл свою руку выше по внутренней стороне её бедра.

– Не балуйся! – Она как-то уютно развернулась в кресле, свернувшись калачиком и зажав Игореву ладонь ногами. – Что ты о нас думаешь?

– Думаю о том, что я люблю Лисёнка, и пойдёт ли она за меня замуж?

– Не пойдёт.

– А шо так?

– Игорь, ты хороший. Мне хорошо с тобой, но мы же не сможем жить нормальной семьёй!

– Старый, да?

– Я не хочу, чтобы люди говорили обо мне, обсуждали, косточки обмывали.

– Тебе не с людьми жить, Лисёнок. Люди так устроены, что всегда будут обсуждать других. Они о тебе только при одном условии скажут: «Она такая хорошая», если смогут добавить: «…но такая несчастная». И детей поднять на ноги тебе не люди помогут. Так что тебе выбирать: или всем людям нравиться или одному человеку.