– Если так дрожат руки то, наверное,  нужна помощь.  Прямо сейчас.  Врача? Если так плохо?

– Нет, не так…  просто  последствия.  Отголоски. И еще усталость.  Спасибо за ваше беспокойство, Андрей, –  жалко улыбалась я, чувствуя, что вот прямо сейчас и  разревусь. Невыносимо…

– Извините. Отдыхайте, Зоя, – прикрыл он за собой дверь.  Щелкнул замок, и я закрыла рот, добавив Игоревну уже про себя.   Или я совсем ничего не понимаю в этой жизни, или этот мальчик сейчас приходил объясниться  в любви.  Сильно похоже на то.  И вот только этого мне сейчас  и не хватало  для полного счастья…

   Затащив в квартиру коробки, о которых в волнении забыл Зацепин,  и потушив свет в прихожей,  я остановилась в дверях гостиной,  обводя взглядом царивший там хаос.  Выключив свет и здесь тоже,  прошла в темную спальню и села на кровать,  уткнувшись взглядом  в  светлое пятно обоев между дверью и шкафом.  Я же не обидела его?  А то кто их знает, этих современных гусар?  Он очень…  тонкий и артистичный. Молчаливый.  Впечатлительный, наверное.

   А потом мысли повернули  не туда.  Наверное,  вот это и есть она – расплата за легкомысленное  поведение, о котором говорила Саня.  За все эти  фокстроты с самбами, пускай и в относительно скромном исполнении.  Я же тогда обиделась на нее, а оно вот…

    Хотя сама я  не припомню,  чтобы раздавала когда-нибудь настоящие авансы или давала повод  думать, что приму неприличное предложение.  Ничего такого и не было.    И даже если бы вдруг случилась  с моей стороны внезапная  любовь, я просто не решилась бы на нее.   Против этого у меня имелась  прививка.

   Это случилось еще на Белом море – вместе с Виктором служил  Саша  Друнин.  В ту ночь он стоял в наряде – какой-то второстепенный пост, потому что без оружия.  А может,  дежурство на телефоне.  Тогда часто объявляли  учебную тревогу  и  матросики  по вечерам и даже среди ночи бегали по подъездам и стучали в двери:

– Оповещение!

   И передавали  под роспись приказ прибыть в часть на построение, на это давалось какое-то время.   Офицеров  оповещали  по телефону дополнительно.  Ну, это неважно.  Важно то, что у Саши была возможность  незаметно отлучиться на полчаса, а еще  там, где он дежурил, росла черемуха.  И цвела.   Он  наломал букет и с этим  веником наперевес  рванул дворами к любимой.  Такой романтический поступок…  красивый –  жена  просыпается утром, а на прикроватной тумбочке  для нее благоухает  черемуха.

   Он тихо открыл входную дверь, на цыпочках пронес цветы в комнату и увидел свою Иру, спящую в обнимку с их лучшим  другом.   Букет он просто положил там, где и  планировал, а сам пошел к  нам, к Виктору. Разбудил…

   Они сидели на кухне, а я стояла за закрытой дверью и слушала.  Саша говорил и плакал.  Мужчины  страшно плачут....   Это было похоже на агонию – ему не хватало воздуха, и он втягивал его в себя противно – с влажными хрипами и краткими подвываниями.  Потом на  какие-то секунды брал себя в руки и часто дышал.  И тогда за дверью становилось  сравнительно тихо… и еще более страшно.  Хрипел опять…

    Виктор налил ему стакан водки.  Потом вышел в прихожую, и мельком взглянув на меня, позвонил командиру.   Доложил, как обстоит дело и осторожно предположил,  что нужно поставить кого-то в наряд вместо Друнина.

   Как  орал в  трубку командир, я слышала  даже  отойдя к дверям спальни:

– Бросить службу из-за  бл…и?!!!  Непостижимо…  Вы  там совсем  ох…и?!!!  Присмотрите за этим м…ком, Усольцев!  Твою  ма-а-ать!  Мелькнет где – сам подвешу за яйца!  Выполнять!

– Есть, товарищ командир!  Никак нет – не засветится, я ручаюсь…  – бодро отбивался Виктор.   А  Сашка протестующе мычал и  тихо плакал на кухне.  Потом спал там же, склонившись на стол.  Мы  не рискнули  будить его.