— Пора вызывать полицию.

Следующие несколько часов Феличе с Сенсеем провели в участке. Там отвратительно пахло скукой, страхом и злостью, было серо и убого. Бюрократическая махина шевелилась едва-едва, так что пришлось снова брать дело в свои руки: влить в дознавателя немножко вдохновения, чувства давно и прочно им позабытого, и очистить оперативников от похмелья, усталости, гнета бытовых проблем и прочих наслоений, под которыми желание работать потерялось полностью.

Сенсей даже тихонько рыкнул:

— Не перестарайся. Привыкнут, потом будут к тебе в школу ходить за добавкой.

Она только фыркнула и продолжила улыбаться дознавателю, полному мужчине под пятьдесят, с заметной лысиной и пятнами от гелевой ручки на воротнике позавчерашней рубашки. Улыбаться и подсказывать, что написать в протоколе, чтоб начальство не придиралось.

— Какой у вас хороший кобель, — кривовато с отвычки улыбнулся дознаватель, мнящий себя знатным собачником. — Окрас интересный, никогда не видел с такой полосой. Канадская лайка?

— Китайская зайка! — проворчал Сенсей, демонстративно обнюхал его портфель и изобразил на бурой морде такую задумчивость, будто вот-вот пометит.

Феличе снова улыбнулась дознавателю и потянула Сенсея за хвост, чтоб не увлекался.

— У меня есть телефон старшего брата потерпевшего, — напомнила она дознавателю. — Константин Шпильман, вы его знаете.

Тот недоуменно похлопал глазами — очаровательная дама в красной шляпке в его мозгу никак не совмещалась со школьной училкой, а брат потерпевшего — с грозой всех маргиналов и мелких бандюков на районе, Костяном Десантурой.

Фамилию главы народной дружины дознаватель забыл, что немудрено: Константин предпочитал разделять работу и семью. Вот у дознавателя память и шалила.

Феличе было плевать на его память. И не плевать на то, что сейчас устроит тут Десантура. Он и так был не в восторге от того, что пришлось отдать младшего братишку в Школу.

Человеческая логика — то есть ее полное отсутствие — всегда восхищала Феличе. Константин сам учился в Школе и точно знал, что никто из педагогов никогда не причинит детям вреда. Что они, идиоты? Эти дети — единственная гарантия относительного мира и покоя в городе! Тем не менее, Константин их боялся, не доверял и предпочел бы учить брата сам.

Он и учил.

Своими, армейскими методами. От которых Миша дурел и терял адекватность.

Результат налицо. Мальчик стал добычей мусорщиков — это вполне в их духе, отыграться на младшем брате того, кто прижучивает их самих.

Феличе, как всегда, оказалась права. Едва зайдя в кабинет дознавателя, Константин окатил ее таким потоком боли и ненависти, круто замешанной на чувстве вины и бессилия, что можно было держать пари: в ее лице он нашел виноватого.

И от ее успокаивающего взгляда отшатнулся, едва креститься не начал. Будто это кому-то когда-то помогало!

Сенсей на всякий случай пошел с ним и с дознавателем. Мало ли, что на Константина найдет, когда увидит труп брата.

Оказалось, кстати караулил.

Вернулся Костя, держась за бурую холку. Не потому, конечно, что иначе бы упал, а чтобы занять руки. И ничем от него не пахло — ни горем, ни отчаянием, ни болью.

Совсем ничем. Пустотой.

Плохо. Лучше бы горевал, бушевал, грозился всех порвать, тогда удалось бы успокоить. А тут...

Костя остановился посреди кабинета, перемялся с ноги на ногу и, не глядя ни на Феличе, ни на Сенсея, ни на следователя, уронил:

— Мишка это. Документы при нем были, но документы что... их спереть можно. Ожог, главное. Я его сегодня с сигаретой поймал. А он ее прятать кинулся. В рукав. Ну и обжегся...

На миг от него полыхнуло горячей болью, но тут же погасло.