Надо же, он старше, чем показался на первый взгляд, подумалось Дону.

А мажор извинился перед Филькой, заработал укоризненный взгляд, оглядел класс…

На мрачной, в самый раз господарю Владу свет Цепешу, физиономии отразилось сначала неподдельное изумление, потом откровенный ужас пополам с брезгливостью, — это господарь-воевода увидали Мишу и поцанят, — а затем морда снова стала каменной. То есть для всех прочих она как была, так и осталась каменной, но не для художника.

Дон даже посочувствовал мажору. Еще бы. Приходишь ты на первый курс колледжа — элитного, для гениев, покруче Строгановки и Мухи[8] вместе взятых, да что там, даже в Сорбонне такому не учат! — и видишь линию фронта ровно посреди класса. Ну, или Берлинскую Стену. Справа — голодранцы-пролетарии, то есть бешки. Одеты кто во что горазд, но с преобладанием тельников и камуфла у парней и миниюбчонок у девчонок. На камчатке — царь мусорной горы, усиков только не хватает, в окружении бойцов кирпичноликих.

Слева — семья Альфа, все пятеро парней как один в строгих черных костюмах, при галстуках и в начищенных туфлях, семь девчонок — в длинных платьях, с умеренным макияжем и при прическах. На тронном месте, как положено, дон коза-ностры: костюмчик от Хьюго Босса, очки-хамелеоны, розовый бутон в петлице, перстень-печатка и характерный сицилийский нос для полноты образа.

А посередине — демаркационная линия.

И юно-прекрасная училка, которая холодной войны не видит из принципа.  Вроде как: разбирайтесь самостоятельно, дети, а меня позовете, когда трупы закопаете. Все сами, не зря же я вас учила?

Прежде чем улыбнуться новенькому, Дон дал ему ровно три секунды: одна — на осмотр достопримечательностей, вторая — на правильный выбор стороны, третья — на осознание отсутствия выбора как такового. На четвертой Дон снял с соседнего стула кожаный рюкзак и улыбнулся. Искренне, кстати. И не скрывая восхищения образом.

Борджиа!

Морда мрачная, рубаха белая с широкими рукавами и в кружевах, — вполне себе мужская и аутентичная, кстати, такая стоит баксов триста, — джинсы черные и узкие, такие на кавалерийские ножки не наденешь, и пояс — бычьей кожи, сантиметров восемь, с тиснением и клепками. Красава, чистый Чезаре Борджиа! Или Цезарио. А что, вполне себе шекспировский вариант. Морда, при всей мрачности, красивая, черты тонкие, и выпендривается на славу.

Один вопрос, эта красава чисто декоративная чихуахуа  или драться умеет? Судя по мышцам и пластике, должен бы. Но черт же их знает, этих выпендрежников.

Справа гоготнули. Судя по гнусности — не иначе, высказался лично Поц. Новенький на гогот повел бровью, этак лениво, мол, что там за левретка тявкает? Все это — строго не поворачивая головы, а глядя в упор на Дона. И ему улыбнулся, так же явно искренне, хоть и мрачновато.

— Присаживайтесь, господин, э…

— Морена[9], — подсказал новенький.

— Морена, — закончил Дон. Подождал, пока красава сядет и уберет под стол свой рюкзак, протянул руку: — Даниил Горский. Можно просто Дон.

Парень ответил на пожатие. Крепкая такая оказалась ладонь, холодная.

— Леон.

Задрав бровь, Дон оглядел его еще раз и спросил:

— А очки где?

— Есть же границы выпендру, — фыркнул новичок.

— Нет, — уверенно сказал Дон, и так же уверенно добавил: — Будешь Цезарио. Фехтовать умеешь?

Леон мотнул головой, явно имея в виду как Цезарио, так и фехтование.

— Ничего, научишься, Цезарио. Еще только Оливию тебе найдем…

Дон бросил взгляд на первую парту, где сидела Маринка.  Она сегодня надела платье всех оттенков синего и убрала каштановые кудри в двойную косу а-ля Тимошенко. В отличие от Тимошенко, ей шло.