Все это подумалось ровно за тот миг, что понадобился на вежливо-нейтральное «привет» — и пройти мимо, в школьные двери. Киллер тоже поздоровался, так же подчеркнуто нейтрально, и только внутри школы выдохнул, одновременно с Доном.

— Дерьмо, — буркнул Дон, передергивая плечами. В дружелюбие Поца он не верил ни на грош, и чем старательнее тот лыбился — тем сильнее хотелось его пристрелить. Профилактически.

Киллер согласно хмыкнул.

— Надо с Фелициатой поговорить, а, Дон? Прямо бы сегодня, а то мало ли. Мне-то плевать, сядет Поц или нет, а себя жаль, если что. И наших тоже.

Мимолетно удивившись наплевательскому отношению Киллера к негласному пацанскому правилу никогда не посвящать в свои проблемы взрослых, а особенно учителей, Дон кивнул:

— Поговорим, вот как будет перерыв, так и сразу.

Он-то сам Фильке, в отличие от всех прочих, доверял почти как себе. Почти — это значит чуть больше. И не считал это слабостью, наоборот, дополнительным резервом, потому что доверять Учителю — это правильно, а не доверять — дурь, причем обоюдная, особенно когда дело так явственно пахнет керосином.

Киллер поднял бровь.

— Перерыв?

— Сегодня мы репетируем первую и вторую пары. Литература и история. Ты пьесу-то выучил?

— Выучил, — буркнул Киллер, мрачнея на глазах. — Сговорились вы, что ли? Или я правда на девчонку похож?.. Как там у него было-то, про румяный рот и «ты словно создан женщину играть»?

— Нет, конечно, не похож, — честно ответил Дон.

На девчонку Киллер не походил никак и совершенно, даже если на него напялить юбку, все равно не поможет. Но… но вот на Цезарио, плута и мошенника — вполне. Даже более чем вполне. И это было хорошо — думать о Цезарио, шекспировских страстях и сердитой Фильке, а не гадать, какую еще подлость задумал Поц.

Филька их встретила сперва хмуро, потом присмотрелась, непонятно почему смягчилась, подмигнула Киллеру, вручила ему бархатный берет с пером и текст. А Дону просто махнула на сцену, он свою роль и так знал наизусть. Весь май и начало июня в тогда еще девятом «А» кипели страсти по Шекспиру: Филька заявила, что ставить будут «Двенадцатую ночь» и только «Двенадцатую ночь», причем мужским составом, как ставил сам Шекспир в своем «Глобусе».

Класс офигел.

Девчонки — потому что их оставили за бортом.

Парни — потому что кому-то из них светило играть Виолу, Оливию и Марию.

В ответ на дружное возмущение Филька только вздернула бровь и велела прекратить базар.

Ее внезапно поддержал Ромка. В прошлые годы он работал помощником режиссера при Фильке, а тут заявил, что раз уж актеры только мужчины, то и режиссер — тоже. То есть он, Ромка. И он знает, как это ставить.

От офигения с ним даже спорить никто не стал. А потом было поздно — сколько бы они ни ругались, сколько бы ни доказывали Ромке и Фильке, что традиции должны меняться, и без девушек спектакля не получится, все было бесполезно.

Зато, пока ругались — с аргументацией из истории европейского театра и пьес самого Шекспира — Дон все выучил. И «Двенадцатую ночь», и «Короля Лира», и «Принца Датского», и до хрена всего еще.

— Берем четвертую сцену, — распорядилась Филька, исполняющая обязанности ассистента режиссера: даром что театр мужской, но без нее кипеша быть не может. — Орсино, Цезарио, готовы?

Дон кивнул, ободряюще пихнул Киллера плечом и ушел в условные кулисы, к «придворным» Сашке, Марату и Киру, а Ромка вылез на сцену и принялся объяснять мизансцену, размахивая руками и пиная мебель. Странновато было видеть Ромку в роли главного режиссера, обычно он предпочитал держаться в тени и не принимать решений, а тут нате вам, перст указующий. И что совсем непривычно — у него получалось. Молоток Ромка.