– Этого много кто боится, – сказал Саша писательским тоном и покосился на Виталия Николаевича, но тот молчал.

– А ещё иногда – что из унитаза высунется когтистая лапа и схватит меня, – призналась я.

– Фантастики боится, трусиха! – совсем расстроился Саша.

– Ну почему же фантастики, молодой человек, – назидательно, сквозь очки и кепку, посмотрел на него Виталий Николаевич. – Колька мой как-то раз из экспедиции привёз кость какого-то завра да и посадил её в горшок. Из неё вырос маленький ихтиозавр. Мы назвали его Чипс. Лэйсик, если ласково. Два года у нас в ванной жил. С рук ел. По ночам пел.

Виталий Николаевич помолчал, покачивая коляску.

– А потом Лэйсик ушёл в трубы. К своим, – закончил он рассказ.

Аврелий заскулил из-под энциклопедии, и Виталий Николаевич исчез под заснеженным козырьком первого подъезда, не объяснившись.

А мы продолжали молча сидеть, пока ветер не поднялся такой, что щёки заледенели. Я думала: «Как теперь жить?» Со стороны улицы Сергия Радонежского ползла пурпурная туча в крапинку, с авоськами снега.

– Ничё, не дрейфь, – наконец сказал Сашка со знанием дела, – он же в первом подъезде, мы во втором. У нас трубы прямо в землю, поняла? Чипсу не переползти.

Шла я как-то по улице и думала о носках. Куртку купил – на ней этикетка. Срезал и пошёл. У ботинок – коробка. Вынул и тоже пошёл. А носки мало того что между собой сшиты, скрепкой друг к другу пришпилены, на микровешалку повешены, так ещё и картонка сверху, тоже пришитая, на которой обязательно тюльпан нарисован и полезная информация. Типа: носки женские (а то мы не видим!), размер 30–45 (можно и 12–47 написать, чего мелочиться?), АРТ: 3449–577–4689 (что это?). Жаль, нет приписки: «Изготовлены за 20 минут, упаковывались 3 месяца».

– Вид у тебя задумчивый, о чём-то умном размышляешь? – бабушка Варя Сирина взяла меня под локоть. Она у нас с пятого этажа. Тот этаж вообще странный – там только две квартиры. Четырнадцатая и пятнадцатая.

– Да, – я кивнула не так чтоб уверенно. Постеснялась носочных мыслей.

– И о чём же? – она бодро заковыляла рядом.

– Давайте я вам помогу? – предложила я.

– Давай! – протянула пакеты бабушка Варя.

На сумках поверх оранжевого солнышка было написано: «Дружба».

– О дружбе, – находчиво соврала я, – думала. Вот у вас есть друг?

Бабушка Варя наклонила голову, фиолетовая чёлка упала на глаза. Конечно же, я знала, что её лучшей подругой была бабушка Валя Алконост, что жила в квартире напротив. И пока я тащила её пакеты, бабушка Варя рассказала, как они подружились.

История такая.

Вышла бабушка Варя на пенсию и спать перестала. Вернее, как: ночью не спит, потом весь день бродит. Пошла в этом тумане в магазин. Или кажется, что пошла, а на самом деле сон всё. Идёт обратно: дождь косит белёсый. Тоска в груди болит. На этаже дно у пакета лопнуло. Кокнулось молоко, раскатились яблоки. Бабушка Варя ключи из сумки потянула – они за подкладку зацепились. Сумка вывернулась в молочную лужу. Стоит она, плачет. Вдруг слышит: поёт кто-то.

Хорошо поёт, не тихо, не громко. Плывёт песня запахом корицы, будто пирог в духовке подходит. Через стены слышно и через дверь. Бабушка Варя вдавила кнопку звонка: приманил её голос. Бабушка Валя открыла:

– Входи, соседка.

– Да я тряпку попросить, – соврала бабушка Варя, тряпки у неё и дома были. – Разлила вон.

В кухне у бабушки Вали свет золотом налит. За окном не московский шум, а морской. Как если бы находили волны на длинный каменный берег, торопливо, настойчиво, – такой звук. Ну, так бабушке Варе показалось, выглядывать на улицу она не стала. Заробела.